|
Глава первая: Кенсингтонский Сад
Прежде чем узнать о приключениях Питера Пэна, вам нужно познакомиться с Кенсингтонским Садом, в котором расположен детский городок. Этот Сад находится в Лондоне. Почти каждый день я водил туда Дэвида на прогулку. С одной стороны Сад начинается с улицы, по которой бежит шумный поток омнибусов. Они строго повинуются вашей няне — как только она поднимет руку, они немедленно останавливаются, и вы спокойно переходите улицу. В Саду несколько ворот, но вы всегда входите через те, за которыми начинается Большая Аллея. Она настолько же больше всех остальных дорожек, насколько ваш папа больше вас самих. По этому поводу Дэвид размышлял так: давным-давно Большая Аллея была совсем маленькой, потом она росла, росла и стала большой и взрослой, а маленькие дорожки вокруг нее — это ее дети. Он нарисовал картину о том, как Большая Аллея — мама везет в коляске маленькую дорожку. Это его развеселило и позабавило. На Большой Аллее столь много достопримечательностей, что за одну прогулку их не успеешь посмотреть. Поэтому я покажу самые интересные из них. Вот дерево Секко — здесь мальчик по имени Секко потерял один пенни, а когда стал искать его, то нашел два. С тех пор там постоянно ведутся раскопки в поисках монет. Чуть дальше по Аллее стоит маленький деревянный домик, который известен всем из-за одной скверной истории. Она приключилась с Мармадюком Перри, мальчиком-капризулей, который три дня подряд вел себя как девчонка-плакса. В наказание за такое поведение он должен был пройти по Большой Аллее в одежде своей сестры. От стыда он спрятался в деревянном домике, долго сидел там и согласился покинуть свое укрытие только после того, как ему принесли бриджи с карманами.
Затем на Большой Аллее мы увидим Спуск, на котором проводятся все большие гонки. Он такой крутой и покатый, что, как только вы подходите к этому месту, вы начинаете бежать все быстрее и быстрее, даже если вам совсем не хочется бежать. Но если вы останавливаетесь посреди Спуска, вы отстаете от всех остальных и теряетесь. А находят вас в Доме Потерявшихся, который расположен неподалеку от этого места. Сбегать по Спуску — прекрасное развлечение, но не всегда доступное. Как только начинаются ветреные осенние дни, вас не пускают в Сад, а по Спуску вместо детей несутся разноцветные опавшие листья. Они кувыркаются и забавляются так, как мало кто умеет. Когда мы продолжим свой путь по Большой Аллее, то справа увидим Тропу Малышей. На ней сплошные ряды колясок, и если бы няни позволили по ним прыгать, то можно было бы перебираться с одной стороны тропы на другую, не касаясь земли, словно по камням через речку.
Дальше мы окажемся возле колодца Святого Говора, с которым связана такая история: в него упал Мальком Смелый, когда воды в колодце было до самого верха. Мальчик был маминым любимцем и разрешал ей обнимать себя на людях. Больше всего на свете он любил путешествия и обожал играть с трубочистом, который был удачливым охотником на медведей. Трубочиста звали Коптюх из-за его вида. Как-то раз, когда они играли возле колодца, мальчик упал в него и непременно утонул бы, если бы Коптюх не нырнул следом и не вытащил из воды мальчика. Вода смыла с трубочиста копоть, и все узнали в нем пропавшего отца Малькома. С тех пор мальчик больше не разрешал маме обнимать себя на людях.
Вам обязательно нужно узнать о Круглом Пруде, который приводит в действие весь механизм Сада. Пруд круглый, расположен он в самом центре Сада, и такой живописный, что, как только вы сюда приходите, вам больше никуда не хочется идти. Круглый Пруд имеет одну особенность — возле него просто невозможно вести себя примерно, как бы кто ни старался. Дело в том, что сначала вы забываете, как надо себя вести, а когда вспоминаете, то уже поздно — вы так сильно забрызганы водой, что дальше беречься уже не имеет ни малейшего смысла. Иногда взрослые пускают в Круглом Пруду лодки, причем такие большие, что их сюда привозят на тележках. Когда же для этого используют детские коляски, тогда малышам приходится идти пешком. Поэтому знайте, если в Саду вам встретится малыш с кривыми ножками, значит, ему пришлось пойти раньше срока, потому что коляска понадобилась для перевозки лодки.
Вы мечтаете о паруснике, который вам бы очень хотелось пускать в Пруду. Когда дядя дарит вам его, радость переполняет ваше сердце. Как чудесно нести парусник к Пруду в первый раз, рассматривать и обсуждать его достоинства с теми мальчиками, у которых нет дяди! Но потом это удовольствие пропадает, и вы предпочитаете оставлять свой шикарный парусник дома, а вместо него вы играете с корабликами-деревяшками. Ведь это только на земле она обыкновенная деревяшка, но стоит ее опустить в воду и взять в руки привязанную к ней бечевку, как она превращается в настоящий корабль. Вы идете по берегу, и ведете за бечевку свой корабль, на палубе которого вам видятся крошечные матросы, паруса, надуваемые и наполняемые ветром. Вы представляете, как в бурные ночи вы отводите корабль в укромные бухты, недоступные величественным яхтам. А когда кончаются ночи, ваш шустрый корабль снова выбегает на простор и ставит нос по ветру. Рядом с ним киты играют фонтанами, а он проплывает над затопленными городами, отбивается от лихих пиратов, бросает якорь у загадочных коралловых островов. И все это время вы остаетесь один на один со своим кораблем, потому что с кем-либо еще на Круглом Пруду трудно отважиться на далекое плавание. Одиночество вам не помеха — вы можете разговаривать сам с собой, отдавая капитанские приказания и тут же их четко выполняя. Вы совершенно забываете и о том, когда пора идти домой, где вы уже побывали, какие ветры надували ваши паруса. Вы один знаете о тех сокровищах, которые скрыты в трюмах вашего неутомимого корабля, который, возможно, откроет свои тайны какому-нибудь другому мальчику много лет спустя.
А вот в трюме у изысканных парусников пусто. Потому-то они никому не навевали чарующих воспоминаний о золотых днях детства. И вы вспомните совсем не о подаренном паруснике, а о кораблях-деревяшках. Парусники — это кем-то сделанные игрушки, и их владельцы — всего лишь желторотики-салажата. Ведь единственное, на что способны эти пышные игрушки,— это неторопливо плавать по пруду взад-вперед, в то время как ваш корабль-деревяшка носится по морям. О, вы, довольные обладатели парусников, вы, думающие, что все остальные только и делают, что восхищаются ими и завидуют вам, знайте же, что это не так. Ваши парусники могут быть, а могут и не быть, и, даже если все они будут перевернуты и потоплены утками, от этого Круглый Пруд ничего не потеряет в своей привлекательности. К Пруду со всех сторон сбегаются тропинки. Одни из них строгие, специально проложенные тропинки, с перилами по обеим сторонам, зато другие — это тропинки-бродяги, то широкие, то настолько узкие, что вы можете легко встать над любой из них, расставив ноги, и пропустить под собой, как ручей. Называют их Тропинки, Которые Проложили Себя Сами. Дэвиду очень хотелось посмотреть, как это они делают. Но увидеть это трудно, потому что, как все удивительные события, это происходит в Саду по ночам, когда ворота закрываются. А прокладывают тропинки себя сами потому, что для них это единственная возможность добраться до Круглого Пруда.
Чуть подальше начинается Серпентин. Это красивое озеро. На дне его растет затонувший лес. Если сверху посмотреть в озеро, то можно увидеть деревья, которые растут верхушками вниз и под которыми по ночам видны потонувшие звезды. Вероятно, их видит Питер Пэн, когда он плывет по озеру в Дроздином Гнезде. Большая часть озера расположена вне Сада, она уходит далеко за мост, туда, где расположен остров. На этом острове родятся птицы, которые потом превращаются в мальчиков и девочек. Никто из обычных людей (не считая Питера Пэна, но он, как вы догадываетесь, лишь наполовину человек) не может попасть на этот остров. Зато каждый взрослый может записать на листке бумаги желание, кого он хочет (мальчика или девочку, блондина или брюнета), сделать из этого листка кораблик и пустить его на воду. Обычно к вечеру он достигает волшебного острова.
Глава вторая: Питер Пэн
О Питере Пэне слышали все. Спросите свою маму, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, и она ответит: «Конечно, мой дорогой». А если вы еще спросите ее, ездил ли Питер Пэн в те дни на козле, она скажет: «Что за глупый вопрос! Конечно, ездил». Если вы затем спросите бабушку, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, она также ответит: «Конечно, знала». Но если вы ее спросите, ездил ли он тогда на козле, она ответит, что никогда не слышала о козле. Может быть, она просто забыла, как забывает иногда даже твое имя и зовет тебя Милдред, хотя это имя твоей мамы. И все же вряд ли можно забыть такое важное обстоятельство, как козел. Тут дело, видимо, в другом — никакого козла у Питера Пэна еще не было в то время, когда бабушка была маленькой. Это значит, что начинать рассказывать историю Питера Пэна с козла также глупо, как надевать сперва пиджак, а потом жилет. Из того, что бабушка ничего не слышала о козле, еще нельзя утверждать, будто Питер Пэн младше вашей бабушки. И хотя возраст его уже давно не меняется, это еще ничего не значит. Ему всегда будет одна неделя, несмотря на то, что он родился много лет назад. Кстати, дня рождения у него ни разу не было и вряд ли когда-нибудь будет. Дело в том, что Питеру расхотелось быть человеком, когда ему исполнилось семь дней. Он убежал из дома через окно и полетел в Кенсингтонский Сад.
Питер Пэн не был единственным ребенком, который хотел убежать от людей. И хотя Дэвид, впервые услышав историю о Питере Пэне, стал меня уверять, что он никогда не пытался убежать, я ему не поверил и попросил его напрячь свою память, сжав кулаками виски. Он крепко сдавил голову, потом еще крепче и стал вспоминать свое младенческое желание улететь в кроны деревьев, где он когда-то был. Вслед за этим воспоминанием пришли и другие: как он лежал в кроватке, собираясь убежать, лишь только его мама заснет, или как однажды она поймала его у самого дымохода. Многие дети смогли бы вспомнить что-нибудь подобное, если бы только покрепче прижали кулаки к вискам, потому что и они были птицами, до того как стали людьми. Поэтому неудивительно, что первые недели малыши немного диковаты, у них чешутся лопатки, где еще недавно были крылья. Так считает Дэвид.
Я должен рассказать вам о том, как создавалась эта история. Сперва я ее рассказывал Дэвиду, а потом он ее же рассказывал мне. Правда, мы договорились, что его история не будет повторять мою. Потом опять я рассказывал, но с его добавлениями, потом он и так далее. Теперь уже нельзя определить, чья же эта история на самом деле — его или моя. Само повествование и большая часть назидательных отступлений — мои, хотя и не все, ведь ребенок тоже может быть настоящим моралистом. А все интересные примеры об обычаях и привычках младенцев, находящихся в облике птиц,— это воспоминания Дэвида, который поднапряг память и крепко сжал кулаками виски.
Словом, Питер Пэн убежал из дома через окно, которое было без решетки. Стоя на карнизе, он увидел вдалеке верхушки деревьев — это был Кенсингтонский Сад. Увидев деревья, он совершенно забыл, что теперь он не птица, а младенец в ночной сорочке, и полетел прямо туда над крышами домов. Удивительно, но ему удилось лететь без крыльев, хотя лопатки сильно зудели. Возможно, все мы смогли бы взлететь, если бы мы также не сомневались в своей способности летать, как не сомневался в тот вечер храбрый Питер.
Неподалеку от озера Серпентин он радостно опустился на траву, лег на спину и стал болтать ногами в воздухе. Он ощутил себя настоящей птицей, то есть таким, каким он был еще неделю назад, совсем забыв, что уже успел стать человеком. Когда ему не удалось поймать мошку, он не сообразил сразу, что неудача постигла его потому, что он пытался схватить мошку рукой, чего настоящая птица не делает.
В это же время он понял, что наступил Запретный Час, так как вокруг появилось множество фей. Только они были слишком заняты и не обращали на него внимания. Они готовили еду, носили воду, доили коров и занимались другими хозяйственными делами. Увидев ведра с водой, Питер Пэн захотел пить и полетел к Круглому Пруду. Он наклонился и погрузил в воду клюв, вернее то, что он представлял своим клювом. Но, в самом деле, он опустил в воду свой нос, поэтому неудивительно, что напиться ему не удалось и жажда его не утихла. Затем он попытался попить из лужи, но только шлепнулся в нее. Если настоящая птица шлепнется в воду, она расправляет свои крылышки и чистит их клювом. Но Питер Пэн никак не мог вспомнить, что нужно делать в воде, и с расстроенным видом отправился спать вверх, на ветку бука, который растет возле Тропы Малышей.
Вначале Питеру Пэну было трудно удерживаться на ветке, но постепенно он вспомнил, как это делается, и спокойно заснул. Проснулся он задолго до рассвета от холода. «Что-то я не припоминаю такой холодной ночи»,— подумал он, забывая, что ему приходилось бывать на улице и в более холодную погоду, когда он был птицей с теплым опереньем. Всем ясно, что если птице ночь кажется теплой, то для малыша в одной ночной сорочке она будет достаточно холодной.
Кроме того, Питера стало беспокоить неприятное ощущение от шума, будто ему закладывает всю голову. Ему слышались громкие звуки, от которых он стал вертеть головой и прислушиваться. На самом деле этим шумом было его собственное сопение. Он чего-то очень хотел, но никак не мог понять, чего именно. А хотелось ему, чтобы мама почистила его нос, но до этого он не смог додуматься. И Питер решил обратиться к феям, так как они многое знают, чтобы те ему объяснили, что же с ним происходит.
В это время по Тропе Малышей, обнявшись, прогуливались две феи. Питер Пэн спрыгнул с дерева, чтобы обратиться к ним с вопросом. Феи не всегда ладят с птицами, между ними иногда бывают ссоры, но обычно на вежливый птичий вопрос они отвечают вежливо. Но при его появлении они испуганно пустились наутек, что очень рассердило Питера. Третья фея, которая, полулежа на скамейке, рассматривала оброненную кем-то из детей почтовую марку, услышав голос Питера, вскочила и в испуге спряталась за тюльпаном.
С удивлением Питер обнаружил, что все феи от него убегают и прячутся. Несколько эльфов-дровосеков, которые пилили гриб-поганку, увидев его, удрали, оставив все свои инструменты. Молочница перевернула бидон и спряталась в нем. Вскоре паника охватила весь Сад. Феи толпами носились туда-сюда по дорожкам, спрашивая друг друга, чего же они испугались. Огни в домах были потушены, двери забаррикадированы, а со стороны дворца Королевы Маб (там живет королева фей) доносилась барабанная дробь, что означало выступление в поход королевской гвардии. По Большой Аллее двигался отряд конников, вооруженных листьями остролиста, которыми они словно пиками кололи своих противников. Со всех сторон Питер слышал крики о том, что в Саду после Запретного Часа остался человек. Но он никак не мог представить, что это говорят о нем. Ему все больше закладывало нос и уши и все сильней хотелось узнать, что же нужно сделать для облегчения своего положения. Но напрасно он искал ответ у фей — эти робкие создания убегали от него, и даже конники, к которым он направился, быстро свернули на боковую аллею, притворившись, что не заметили его. Не получив ответа от фей, Питер решил поговорить с птицами. Но тут же вспомнил, что все птицы, сидевшие на дереве, улетели, когда он опустился на ветку бука. Тогда он на это не обратил внимания, а теперь он ясно понял, что это значило. Все жители Сада сторонились его. Бедный одинокий Питер Пэн! Он спустился с дерева на землю и заплакал, но даже теперь не сообразил, что сидит он совершенно не так, как птицы. Однако для него это непонимание было только к счастью, иначе он навсегда потерял бы веру в то, что он способен летать. Ведь стоит хоть раз потерять эту веру, и вы никогда больше не сможете полететь. Это же ясно, почему птицы могут летать, а мы — нет, просто птицы верят в свои возможности, и эта вера дает им крылья и силы.
До острова на озере Серпентин можно только долететь, потому что лодкам запрещено там приставать, и, кроме того, вокруг всего острова в воде торчат шесты, на которых днем и ночью несут службу птицы-часовые. Вот к этому острову и полетел Питер в надежде рассказать о своих горестях старому ворону Соломону. Опустившись на остров, Питер почувствовал то удовлетворение, с которым возвращаются в родной дом,— так птицы называют этот остров. Все его обитатели, включая часовых, в это время спали. Не спал только Соломон, который сидел, широко раскрыв один глаз. Он внимательно выслушал рассказ о неприятностях Питера и объяснил их причину.
— Взгляни на свою ночную сорочку,— начал Соломон. Питер Пэн долго рассматривал свою одежду, затем посмотрел на спящих птиц и увидел, что на них ничего подобного не было.— А сравни, какие пальцы у тебя на ногах: такие ли большие как у птиц или маленькие? — с некоторой резкостью спросил Соломон. А Питер Пэн с удивлением заметил, что пальцы у него совсем крошечные. Потрясение было настолько сильным, что даже насморк у него пропал.— Распуши свои перья,— продолжал ворон. Питер попытался напрячься и распушить перья, но не смог — ведь перьев у него не оказалось. Дрожа от холода, он поднялся на ноги, и впервые с тех пор, как улетел из дома, вспомнил об одной женщине, которая больше всех его любила.
— Может, мне лучше вернуться к маме,— задумчиво сказал он.
— Счастливого пути,— сказал мудрый ворон и как-то странно посмотрел на Питера.
Питер Пэн растерялся.
— Почему же ты стоишь? — вежливо спросил Соломон. — Но ведь я еще могу,— хриплым и немного заикающимся голосом спросил Питер,— еще могу летать?
Однако он уже потерял веру в это.
— Бедняжка,— сочувственно сказал ворон, который был вовсе не жесток по своему характеру.— Ты на всю оставшуюся жизнь уже не будешь ни птицей, ни человеком и никогда больше не поднимешься в воздух, даже в самые ветреные дни. Ты останешься навсегда здесь, на этом острове.
— Я не смогу бывать даже в Кенсингтонском Саду? — удрученно спросил Питер.
— Как же ты доберешься туда? — удивился Соломон. Затем, правда, он пожалел Питера и пообещал обучить его всем птичьим повадкам, насколько Питер со своим неуклюжим человеческим телом сможет их освоить.
— Значит, я не буду обычным человеком? — спросил Питер Пэн.
— Нет.
— И я не буду птицей?
— Нет.
— Но кем же я тогда буду?
— Ты будешь Ни то, Ни се,— Серединка Наполовинку,— ответил мудрый Соломон, что впоследствии так все и получилось.
Птицы на острове так и не приняли за своего Питера Пэна. Его поступки постоянно их раздражали. Каждый день из яиц появлялись все новые и новые птенцы и сразу начинали смеяться над Питером, хотя не он был младше их, а они. Затем они улетали, чтобы превратиться в человеческих младенцев, а их места занимали новые птицы, и так все повторялось бесконечно. Хитрые птицы-мамы, если им надоедало долго высиживать своих птенцов, придумали, как с помощью Питера заставить тех быстрей проклевываться из яйца и досрочно появляться на свет: они громко шептали птенцам, что сейчас очень любопытное зрелище — самый лучший момент посмотреть, как Питер Пэн моется, пьет или ест. Каждый день это зрелище собирало вокруг Питера тысячи птиц, точно так же как люди собираются посмотреть, например, на павлинов. Птицы прыгали от восторга, когда Питер кусочки хлеба, которые они ему бросали, хватал руками, вместо того чтобы ловить их ртом. По распоряжению Соломона еду для Питера птицы приносили из Кенсингтонского Сада. Из-за того что Питер категорически отказался есть червяков и мошек (по мнению птиц, это был глупый отказ), они в клювах приносили ему кусочки хлеба. Поэтому не кричите «Жадина! Жадина!», если вы увидите, как птица несет в клюве большую корку хлеба, видимо, это еда для Питера Пэна.
Ночной сорочки у Питера больше не было. Получилось так, что птицы постоянно просили дать им кусочки из нее, чтобы застилать гнезда. А Питер, будучи по характеру своему очень добрым и отзывчивым, не мог им отказывать. Видя это, Соломон посоветовал ему, чтобы он спрятал остатки своей одежды. Оставаясь совершенно голым, Питер уже не страдал ни от холода, ни от неудобства, как можно было предположить. Потому что он много резвился и веселился от всей души. Объяснялось это тем, что Соломон сдержал свое обещание и обучил Питера многим птичьим повадкам. К примеру, быть всегда всем довольным, всегда делать что-нибудь нужное и считать, что твоя работа имеет огромное значение. Питер научился помогать птицам строить гнезда. Вскоре он уже мог строить лучше лесного голубя и почти так же хорошо, как черный дрозд. Кроме того, Питер выкапывал недалеко от гнезд удобные ямки для воды и пальцами вырывал из земли червяков для птенцов. Еще он научился птичьему языку, по запаху отличал восточный ветер от западного, мог видеть, как растет трава, и слышать, как под корой дерева ползают букашки. Но самое главное, чему научил его Соломон,— это умению быть довольным и счастливым. Все птицы счастливы, если только никто не разоряет их гнезда. Так как иного состояния чувств Соломон не знал, ему было легко научить этому же Питера Пэна.
Счастье настолько переполняло сердце Питера, что ему хотелось петь дни напролет, петь от избытка радости, петь, как птицы. Однако наполовину он был человеком, ему понадобился еще инструмент, на котором бы он смог играть. Вскоре он смастерил себе из тростника дудочку и часто сидел по вечерам на берегу острова, подражая дудочкой шелесту травы или журчанию воды. Он собирал пригоршни лунного света и превращал его в мелодию, поэтому дудочка его пела так очаровательно, что даже птицы с завистью спрашивали друг друга: «Неужели рыбы резвятся в озере от игры Питера Пэна, или это он подражает им своей.
Иногда его игра подражала рождению птицы, и тогда птицы-мамы внимательно прислушивались и смотрели, не появились ли птенцы.
Кто часто приходит в Сад, тот знает каштан возле моста, который всегда зацветает раньше других. Но не все знают, почему это происходит. Оказывается Питер, тоскующий по лету, играет на дудочке его приход, а каштан, растущий ближе других деревьев к острову, где играет Питер, слышит его игру и верит, что лето уже наступает.
Когда Питера охватывают грустные мысли, его дудочка играет грустные мелодии. А грустит он потому, что никак не может добраться до Сада, хотя тот и виднеется не так далеко под аркой моста. Питер понимал, что он никогда не сможет стать обычным человеком. Он в целом-то и не хотел им стать. Но иногда он очень мечтал играть в те игры, в какие играют дети в Кенсингтонском Саду. Особенно когда птицы рассказывали Питеру, как играют мальчики и девочки. Он так хотел там быть, что даже слезы наворачивались на его глаза.
Вы, наверное, спросите, почему же он не переплыл озеро? Ответ прост — он не умел плавать. Он очень хотел научиться этому, но на всем острове плавать умели только утки, а они были очень бестолковыми. Может, они бы и рады были научить его плавать, но все их объяснения сводились к одной фразе:
— Садись на воду и отталкивайся от нее. Всякий раз, когда Питер пытался сделать так, как они ему говорили, он уходил под воду раньше, чем успевал от нее оттолкнуться. Он все время спрашивал, как это сидеть на воде и не тонуть, но утки лишь твердили, что такую простую вещь объяснить невозможно. Часто к острову подплывали лебеди, и тогда Питер отдавал им весь свой хлеб, только бы они научили его, как сидеть на воде, не утопая. Но как только эти горделивые создания все съедали, они злобно шипели на Питера и уплывали прочь.
Однажды он совсем поверил, что нашел способ добраться до Сада. Необычный белый предмет, похожий на улетевшую газету, парил в небе над островом, вдруг резко дернулся и перевернулся несколько раз подряд, будто птица, которой подбили крыло. Питер даже испугался, но ему объяснили, что это всего лишь игрушка — воздушный змей, который, вероятно, вырвав нитку из рук какого-то мальчика, сначала взлетел высоко в небо, а потом опустился на остров.
Взяв к себе змея, Питер так крепко полюбил его, что даже во сне не расставался с ним. Птицы стали над ним смеяться, не понимая причины столь трогательного отношения. А ведь Питер полюбил его за то, что тот был игрушкой настоящего мальчика.
Птицы не одобряли этой привязанности Питера. Однако те из них, кто постарше, были ему благодарны за то, что он ухаживал за их неоперившимися птенцами, когда те болели краснухой. Поэтому они предложили ему показать, как можно запускать змея. Шесть из них взяли в клюв конец нитки и поднялись в воздух, а вслед
за ними, к изумлению Питера, полетел и змей, да еще поднялся выше их.
— Поднимите еще раз! — крикнул Питер, и птицы по доброте своей послушно запускали змея несколько раз подряд. Ведь после каждого запуска Питер восторженно кричал: «Еще! Еще раз!» Все это показывает, насколько крепко в нем укоренились мальчишеские повадки.
В конце концов, его храброе сердце наполнилось желанием осуществить один смелый план. Питер попросил птиц так запустить змея, чтобы самому прицепиться к его хвосту. На этот раз нить потянули сто птиц. Питер прицепился к змею, собираясь разжать свои руки, когда они полетят над Садом. Однако змей развалился на куски еще над озером, и Питер Пэн неминуемо утонул бы, если бы он не успел ухватиться за двух лебедей и не заставил их отнести его на остров. После того случая птицы сказали, что в столь рискованных затеях они больше не будут участвовать.
И все же Питер сумел добраться до Сада с помощью необычного кораблика, который пустил поэт Шелли. Об этом я вам и поведаю.
Глава третья: Дроздиное гнездо
Шелли был молодым джентльменом, совсем непохожим на взрослых. Он был поэтом, а поэты никогда не бывают такими, как обыкновенные взрослые. Они презирают деньги, кроме тех, что необходимы на сегодняшний день. В этот раз у Шелли были деньги и на сегодня, и еще пять фунтов сверх того. Прогуливаясь по Кенсингтоне кому Саду, Шелли сделал кораблик из этой пятифунтовой банкноты и пустил его в озеро Серпентин.
Когда кораблик приплыл к острову, стрижи принесли его к Соломону. Тот сначала подумал, что это обычное послание от какой-нибудь женщины с просьбой прислать ей хорошенького ребенка. Но, развернув кораблик, пущенный Шелли, Соломон растерялся от неожиданности. Он собрал на совет своих помощников. Те, обойдя вокруг странной бумажки и тщательно ее рассмотрев, решили, что это послание очень уж жадного человека, который хочет сразу пятерых детей. Так решили они потому, что на послании стояла большая цифра пять. — Что за чепуха! — сердито воскликнул Соломон и бросил бумажку Питеру, потому что всякие бесполезные вещи, которые волны пригоняли на остров, обычно отдавались Питеру для развлечения.
Но в этот раз Питер не стал играть с попавшей к нему бумажкой. Дело в том, что он сразу узнал, какая это бумажка, — он был очень наблюдательным малышом в ту неделю, которую он провел дома и видел такие бумажки у взрослых. Питер решил» что, имея такие деньги, он сможет, наконец, попасть в Кенсингтонский Сад. Он принялся строить разные планы путешествия и выбрал весьма мудрое решение. Вначале, правда, ему предстояло объяснить птицам истинную ценность кораблика, и хотя они были слишком щепетильны, чтобы потребовать свой подарок обратно, Питер все же заметил их досаду. Они поглядывали так мрачно и недружелюбно на Соломона, который всегда гордился своей мудростью, что тот решил лучше улететь подальше от них в другой конец острова. Сильно удрученный, он сидел там, спрятав голову под крыло. Питер хорошо понимал, что без помощи Соломона на острове ничего нельзя сделать, поэтому последовал за вороном, стараясь подбодрить того и утешить.
Чтобы завоевать расположение своего влиятельного наставника, Питер придумал один способ. Он знал, что Соломон вовсе не собирается оставаться на своем посту до самой смерти, а хотел со временем уйти на покой и провести оставшиеся годы своей старости в беззаботности и обеспеченности на одном тисовом пне в Кенсингтонском Саду, который давно уж ему нравился. Вот уже многие годы для этого ворон понемногу делал запасы в своем чулке. Принадлежавший какому-то человеку чулок однажды выбросило на берег острова, и таким образом он попал к Соломону. Ко времени, о котором теперь идет речь, в чулке уже было накоплено сто восемьдесят крошек, тридцать четыре ореха, шестнадцать хлебных корок, стирающая резинка и шнурок от ботинка. По планам Соломона, он смог бы уйти со службы и иметь обеспеченную старость, когда чулок наполнится запасами. Чтобы ускорить это, Питер Пэн дал Соломону один фунт, отрезав его от своей пятифунтовой банкноты острой как нож палочкой.
После такого подарка Соломон навеки стал Питеру другом. Они посовещались и позвали к себе дроздов. Почему приглашение получили одни только дрозды, это вы поймете из дальнейшего рассказа.
А пока на суд дроздов была предложена идея, которую вынашивал Питер Пэн, но которую излагал им Соломон (характер у него такой, что он быстро раздражался, если говорили другие). Начал он с того, что выразил свое восхищение мастерством и изобретательностью, которые проявляют дрозды при строительстве гнезд. Все птицы вечно оспаривают друг перед другом способы постройки гнезд, поэтому похвала сразу привела дроздов в хорошее расположение духа.
— Никто из птиц,— продолжал Соломон,— не выкладывает так тщательно свои гнезда глиной, из-за чего они не пропускают воду.
Соломон гордо вскинул голову, словно привел самый неопровержимый довод в споре, но тут явившаяся на эту встречу без приглашения полевка крикнула:
— Гнезда строят, чтобы в них держать яйца, а не воду!
После такого довода дрозды приуныли, а Соломон настолько растерялся, что несколько раз глотнул воды.
— Подумайте,— произнес он, наконец,— какими теплыми становятся гнезда от глины.
— А ты подумай,— не отставала полевка,— ведь стоит в такое гнездо попасть воде, ей оттуда не выйти, и все птенчики тогда потонут.
Молящими взглядами дрозды призывали Соломона возразить на это чем-нибудь сокрушающим, но он опять в растерянности замолчал.
— Глотни еще воды, — нахально посоветовала полевка. Ее звали Кейт, а как вы знаете, все, носящие это имя, очень уж дерзки и едки на язык.
Соломон, в самом деле, глотнул воды, будто прочищая горло, и это ободрило его.
— Зато твое гнездо,— уверенно сказал он,— если опустить его на воду, сразу намокнет и развалится на куски, а дроздиное останется сухим, как спина лебедя,
Восторженно зааплодировали дрозды. Теперь-то они уяснили, для чего они выкладывали гнезда глиной! Полевка попыталась еще продолжить спор, выкрикнув: — Свои гнезда мы никогда не ставим на воду!
Но никто уже не обращал на нее внимания, а дрозды просто выпроводили ее с важного собрания, после чего оно пошло дружно, без сучка, без задоринки. Соломон прямо объявил дроздам, для чего они собрались вместе:
— Наш юный друг, Питер Пэн, очень хочет, как все хорошо уже знают, пересечь озеро и попасть в Кенсингтонский Сад и просит помочь ему построить для этого лодку.
Услышав такое предложение, дрозды засуетились в беспокойстве, отчего Питер Пэн испугался за судьбу своего плана путешествия.
Соломон постарался разъяснить, что он говорит вовсе не о тех неуклюжих, громоздких лодках, какие используют люди. Нет, их лодка должна быть удобным дроздиным гнездом, только таким большим, чтобы выдерживать Питера Пэна.
Но сомнения Питера от этого не рассеялись, потому что дрозды оставались мрачными и неотзывчивыми.
— Работы предстоит очень много, — заворчали они, — а у нас своих дел немало.
— Много,— подтвердил Соломон,— но, разумеется, Питер не позволит вам работать на него даром. Вы должны помнить, что у него теперь имеются значительные средства, и он будет вам давать такую зарплату, какая вам и не снилась. Питер Пэн уполномочил меня сообщить вам, что каждый из вас будет получать по шесть пенсов в день. От такого сообщения все дрозды обрадованно запрыгали. В тот же день началось великое Строительство Лодки. Все обычные дела были заброшены. В эту пору года дрозды обычно создают семьи и строят гнезда, но теперь они все вместе строили одно большое гнездо. Из-за этого вскоре Соломону стало не хватать маленьких дроздов, чтобы выполнить запросы от взрослых людей на детей. Ведь из дроздиных птенцов получаются пухленькие, довольно жадные карапузы, которые быстро задыхаются при ходьбе, но превосходно смотрятся в детских колясках. Именно таких чаще всего и просят женщины. Что же придумал Соломон, как вы думаете? Он пригласил ласточек, живущих под коньками крыш, и приказал им откладывать яйца в старые дроздиные гнезда, а потом рассылал вылупившихся птенцов с уверениями, что это и есть настоящие дрозды. Позже на острове этот год назвали годом ласточек, и если вы встретите в Саду взрослых людей, которые пыхтят и отдуваются, словно считают себя более солидными, чем они есть на самом деле, то почти наверняка они родились в этот год. Но лучше вы спросите у них сами.
Слово Питера Пэна было твердым, он исправно платил своим работникам каждый вечер. Это было удивительное зрелище: дрозды рядами сидели на ветвях, учтиво ожидая, пока он нарежет из своей пятифунтовой банкноты полоски по шесть пенсов. Потом Питер называл по списку имена, и каждая птица, услышав свое имя, слетала вниз и получала зарплату. Наконец после нескольких месяцев работы лодка была готова. Огромная радость охватывала Питера, когда он видел, как с каждым днем дроздиное гнездо вырастало все больше и больше. С первых дней строительства он спал рядом с гнездом и, просыпаясь, часто шептал ему ласковые слова, а когда гнездо выложили глиной и она уже засохла, то он стал спать прямо в гнезде. Он до сих пор неразлучно спит в гнезде, сворачиваясь прелестным клубочком, потому что он мог удобно спать в нем, только свернувшись как котенок. Изнутри гнездо темно-коричневого цвета. Зато снаружи — зеленое, так как сплетено оно из живых травинок и веточек, а если они засыхают или вянут, то их заменяют новыми. Кроме того, в гнезде местами попадаются мягкие перышки, которые выпали у дроздов во время строительства.
Остальные птицы испытывали самую жгучую зависть. Одни из них утверждали, что лодка будет неустойчива. Но вопреки этим утверждениям она отлично сохраняла равновесие. Другие пророчили, что она будет протекать, но сквозь ее стенки не просачивалось ни одной капли воды. Потом они прицепились к тому, что, мол, у Питера нет весел. Если это привело в замешательство дроздов, то Питер оставался спокоен, ответив, что весла ему не нужны, так как у него есть парус. Надо сказать, что парусом ему послужила его ночная сорочка, и притом послужила на славу. В ночь, когда луна была полной, Питер взошел на свой ковчег, как сказал бы капитан Фрэнсис Претти, и отчалил от острова. Прижав руки к груди, прежде всего он посмотрел вверх, а потом устремил взгляд на запад.
Вначале Питер планировал вместе с дроздами проделать несколько коротких путешествий, взяв их в качестве проводников. Но как только он завидел вдали Кенсингтонский Сад, манящий его из проема моста, он не мог больше ждать ни минуты. Глаза его горели желанием, он, не оглядываясь, смотрел вперед, его маленькую грудь переполняла радость, которая рассеяла былые опасения. Питер представил себя таким же отважным, как английские мореплаватели, идущие на запад навстречу Неизвестному.
Но первое путешествие не было удачным — лодку носило по кругу, Питер вернулся к тому месту, от которого отчалил. Тогда он убавил парус, оторвав один из рукавов сорочки. Его корабль тут же подхватил ветер противоположного направления, что грозило ему многими бедствиями. Когда он свернул парус, его отнесло к дальнему берегу, где вставали темные тени опасностей, о которых он мог лишь смутно догадываться. Там он снова развернул свою ночную сорочку, и корабль стал медленно удаляться от гиблого места. Наконец его парус поймал ветер, который погнал корабль в нужном направлении, притом с такой бешеной скоростью, что он чуть не ударился в мост. Чудом избежав столкновения, Питер миновал мост и, к своей радости, увидел прекрасную панораму Сада. Он попытался бросить якорь, которым служил обыкновенный камень, привязанный к веревке. Питер не достал дна и был вынужден держаться на некотором расстоянии от берега. При выборе места высадки лодка напоролась на затопленный риф. Питера с силой вышвырнуло за борт, но, оказавшись на волосок от гибели, он сумел уцепиться за борт своего кораблика и взобраться обратно. Тут поднялся страшный шторм, волны обрушивались с таким шумом, какого Питер никогда раньше не слышал. Его бросало во все стороны, а пальцы закоченели настолько, что их невозможно было согнуть. И все же Питер преодолел все невзгоды и опасности, благополучно вошел в маленькую бухточку, и его судно спокойно закачалось на волнах.
А на берегу Питера поджидали новые неприятности. Как только он попытался высадиться, то он увидел множество крошечных человечков, которые выстроились так, чтобы помешать его намерению. Они пронзительно кричали и требовали, чтобы он убирался вон, так как Запретный Час уже давно наступил в Саду. Они кричали и угрожающе размахивали остролистом, а несколько человечков несли стрелу, которую какой-то мальчик забыл в Саду,— они собирались использовать ее как таран.
Узнав в этих человечках фей, Питер Пэн крикнул им, что он не обычный человек и не собирается причинить им вреда или беспокойства, а, наоборот, хочет стать их другом. Потом он предупредил их, что эту замечательную бухту он не намерен покидать, а если они вздумают напасть на него, то пусть готовятся к возможным последствиям.
Произнося эти слова, Питер смело спрыгнул с лодки на берег. Со всех сторон его окружили феи с намерением убить, но вдруг в их толпе послышался громкий плач — это феи-женщины, которых было много на берегу, увидели на лодке детскую сорочку, используемую как парус, и сразу почувствовали к Питеру симпатию и любовь. Они громко причитали, что коленки у них слишком малы, чтобы его на них усадить и приласкать,— это трудно объяснимо, но так уж водится у женщин при виде младенцев. Затем и мужчины-эльфы, видя изменившееся отношение женщин, чей ум они высоко ценили, убрали свое оружие и вежливо проводили Питера к своей королеве.
Она даровала ему пожизненное право бывать в Саду после наступления Запретного Часа: с этого момента он мог разгуливать, где пожелает, а всем феям поручалось всячески ему помогать.
Таким оказалось первое путешествие Питера Пэна в Сад, а по старомодным выражениям этого рассказа можно заключить, что произошло это в давние времена. Но с той поры Питер не становится старше, и если бы сегодня вечером мы могли посмотреть, как он проплывает под мостом, то увидели бы, что тот, как всегда, плывет в Дроздином Гнезде под парусом из ночной сорочки или же гребет веслом в сторону Сада. Когда плывет под парусом, он садится, когда гребет веслом — встает. Как у него оказалось весло, об этом я расскажу вам позже.
Утром, задолго до открытия ворот Сада, Питер Пэн возвращается обратно на остров, чтобы люди его не увидели (потому что в нем слишком мало человеческого). Правда, он и ночью вдосталь успевает наиграться. Играет он, как и обычные дети, во всяком случае, он так считает. На самом же деле играет он часто необычно, и это самое трогательное в Питере Пэне.
Дело в том, что никто толком не может объяснить ему, как играют дети. Феи, как правило, до вечера прячутся и поэтому сами не знают ничего об играх, а птицы, хотя и воображают, будто им многое известно, когда доходит до дела, удивительно мало могут ему рассказать. Они правильно показали ему, как дети играют в прятки, и Питер часто играл сам с собой. Но никто, даже утки, не мог объяснить ему, почему Круглый Пруд так привлекателен для мальчишек. Вечером утки забывали все, что видели днем, а помнили только количество проглоченных ими кусочков кекса. Утки — нудные птицы, так как все время жалуются, что теперь все плохо и даже кексы уже не те, что были во времена их молодости.
Вот из-за всего этого Питеру приходилось самому многое додумывать в играх. Он любил играть в кораблики на Круглом Пруду, но корабликом ему служили ворота от крокета, которые он нашел в траве. Раньше он никогда не видел таких ворот и не знал, как с ними играть, но почему-то решил, что ими играют в кораблики. В воде ворота, сразу же тонули, и Питеру приходилось лезть за ними в пруд. Иногда ему удавалось протащить их по водной глади, и тогда он с гордостью думал, что разобрался, как мальчики играют с воротами. Когда Питер нашел детское ведерко, он решил, что в нем сидят как в гнезде, и с таким рвением пытался втиснуться туда, что потом с великим трудом сумел выбраться оттуда. Еще он нашел воздушный шар, который, подпрыгивая, словно играя сам с собой, скатывался по Спуску. После захватывающей погони Питер поймал его. Однако принял шар за мяч, и так как синица по имени Дженни сказала, что мальчики бьют мяч ногой, он с силой ударил по шару. Больше он воздушного шара не увидел.
Детская коляска была, пожалуй, самой выдающейся из всех найденных им игрушек. Она стояла под липой, возле входа в Зимний Дворец Королевы Фей, который окружают семь громадных каштанов. Питер приближался к коляске с опаской, ведь птицы никогда не говорили о подобной вещи. Подумав, что она может быть живым существом, Питер вежливо с ней заговорил, а затем, не получив ответа, подошел поближе и осторожно до нее дотронулся. Он ее слегка толкнул, и она от него побежала, из-за чего он подумал, что она, видимо, все-таки живая. Однако он уже ее не боялся, потому что она сама бежала от него. Протянув руку вперед, он потянул ее к себе. Теперь уже она побежала на него, и это настолько его испугало, что он перепрыгнул через перила и стремительно помчался к своей лодке. Только не надо думать, что Питер Пэн был трусом, ведь он в следующий вечер вернулся на то же место, держа в одной руке корочку хлеба, а в другой — палку. Но коляски там уже не оказалось. Больше он колясок не встречал. Я собирался рассказать вам о его весле. Питер Пэн нашел около колодца Святого Говора детскую лопатку, которую и принял за весло.
Вам, вероятно, стало жалко Питера Пэна за такие его ошибки. Если это так, то вы совершенно не правы. Я хочу сказать, что, конечно, иногда ему надо посочувствовать, но жалеть его все время просто нелепо. Питер не нуждался в этом, потому что был уверен — он чудесно проводит время в Саду, а если ты уверен в себе, то тебе так же весело, как если бы ты проводил время самым великолепным образом. Питер играл без остановок, в то время как дети часто тратят время впустую, к примеру, на то, чтобы злиться или капризничать, как девчонка. Питер не мог заниматься такими пустяками, потому что не знал даже, что это такое. По-моему, за такое незнание его вряд ли надо жалеть.
Как он прекрасно веселился! Он был настолько же веселее вас, насколько вы веселее своего отца. Зачастую он кружился как волчок и падал только из озорства. Если вы видели, как борзые перепрыгивают на бегу через ограду Сада, точно так же и Питер прыгал через нее.
Кстати, не забывайте о музыке, которую он наигрывал на своей дудочке. Джентльмены, которые поздно вечером возвращались домой, писали в газетах, что они слышали в Саду пение соловья, но на самом деле они слышали дудочку Питера. Конечно, у него не было мамы — за это его можно пожалеть, хотя и не очень. Почему? Вот сейчас я хочу рассказать вам о том, как он навестил свою маму.
Глава четвертая: Запретный час
Cовсем нелегко рассказывать о феях, так как мало что знают о них люди. Пожалуй, только одно хорошо известно: феи появляются там, где есть дети. Давным-давно детям запрещали бывать в Саду, вот тогда в нем не было ни одной феи. А потом детей пустили туда, и в тот же вечер вслед за ними в Сад толпой устремились феи и эльфы. Словом, они любят бывать там, где дети, везде следуют за ними, но очень редко их можно увидеть. Во-первых, потому, что днем они живут за ограждениями, заходить за которые нельзя, а во-вторых, потому, что они очень уж хитрые. Только после наступления Запретного Часа в них нет ни капли хитрости, но уж до этого времени... Можете мне поверить.
Вы сами хорошо знали фей, когда были еще птицей, а затем в первые месяцы своей человеческой жизни. Но тогда вы не могли написать ничего об этом, а потом постепенно всё забыли. Некоторые дети говорят, что они вообще никогда не видели ни одной феи. Если говорят они это в Кенсингтонском Саду, то весьма вероятно, что во время разговора они смотрят прямо на фею. Она не выдает себя им, превращаясь во что-нибудь другое. Это одна из самых любимых ее шуток. Чаще всего они превращаются в цветы, потому что в Уголке фей, где собирается весь их королевский двор, а также вдоль Тропы Малышей, всегда так много цветов, что на них никто не обращает внимания. Феи даже одеваются, как цветы, меняя свои наряды с приходом нового сезона. Они одеваются во все белое, когда цветут лилии, в голубое — когда колокольчики, и далее таким же образом. Больше всего они любят время цветения крокуса и гиацинта, потому что им нравятся нежные и мягкие тона. Зато тюльпаны они считают кричащими и безвкусными (за исключением белых, которые используются как колыбели для новорожденных фей). Из-за этого зачастую несколько дней подряд они отказываются одеваться, как тюльпаны, поэтому начало цветения тюльпанов — самое удобное время, чтобы увидеть фей.
Но совершенно бесполезно искать те домики, в которых живут феи. Дело в том, что по сравнению с людскими домами у них все наоборот. Если наши дома можно хорошо видеть днем и нельзя ночью, то их дома можно видеть ночью и нельзя днем. Потому что дома у них ночного цвета, а я никогда не слышал, чтобы кто-то мог видеть ночь в дневное время. Однако это не значит, что дома у них черные, ведь у ночи есть такие же краски и оттенки, как и у дня. Их синие, красные и зеленые цвета такие же, как и у нас, но только во много раз ярче, как будто их подсвечивают. Королевский дворец построен из разноцветного стекла — это самая великолепная из всех королевских резиденций. Но из-за этого королева часто сетует, что ее подданные низшего сословия любят подглядывать через стеклянные стены, чтобы знать, чем она занимается там. Они ужасно любопытны и очень крепко прижимаются носом к стеклу, отчего самые рьяные из них стали курносыми,
Вы спросите, как появились феи? Давным-давно, когда самый первый ребенок впервые рассмеялся, его смех рассыпался на тысячи смешинок, которые, подпрыгивая, закружились на месте. Они превратились в фей. Одно из основных отличий их от людей состоит в том, что феи никогда не делают ничего полезного всерьез. Они лишь делают вид, что заняты чрезвычайно важными делами, но если бы вы поинтересовались, чем же именно, то ничего вразумительного они бы вам ответить не смогли. >ни совершенные незнайки и все делают понарошку. Есть у них свой почтальон, но >н со своей маленькой сумкой совершает Обход лишь раз в год, под рождество. Есть у них красивые школы, но в них совершенно ничему не учат, потому что главной фигурой в школе является не учитель, а самая юная ученица, которую выбирают воспитаТельницей. Вот такая воспитательница делает перекличку, а после этого все дружно отправляются гулять и больше в школу [никто не возвращается. Надо сказать, что в семьях у фей главной фигурой является самый младший и самый маленький, который впоследствии превращается в принца или принцессу. Дети запоминают такой порядок, заведенный у фей, и потом считают, что у людей все должно быть точно так же. Вот почему дети так смущаются, когда случайно увидят, как мама украдкой пришивает новые оборки на свое платье.
Все феи замечательно танцуют. Пышные свои балы они устраивают прямо под открытым небом в том месте, которое называется кольцом фей. Даже через несколько недель после бала можно увидеть эти места. До начала танцев никакого кольца на траве еще нет, феи вытаптывают его, вальсируя по кругу. Часто внутри кольца можно увидеть грибы — это стулья фей, которые их слуги забыли или не успели убрать. Эти стулья и кольца — единственные видимые знаки, которые маленький народец оставляет после себя. Феи не оставили бы и этих знаков, но они так любили танцевать, что последние круги танца проделывали в самый миг открытия ворот. Мы с Дэвидом однажды обнаружили кольца на траве еще теплыми от танцев фей.
Однако есть другой способ узнать о танцах еще до начала бала. Вы обратили внимание на щит у входа в Сад, на котором написано время закрытия Сада? Эти маленькие хитрецы в день своего бала иногда незаметно меняют цифры на щите, и он извещает всех, что в этот день Сад закрываетсяраньше, к примеру, в 6.30, а не в 7 часов, как это бывает в обычные дни. Эта хитрость помогает феям на полчаса раньше начать свой бал.
Если бы в такой вечер вам удалось остаться в Саду, как сделала знаменитая Мейли Маннеринг, вы увидели бы очаровательное зрелище: сотни прекрасных дам, прибывающих на бал, гордые супружеские пары с обручальными кольцами на талиях, одетые в одинаковую парадную форму эльфы, поддерживающие шлейфы своих дам, бегущие впереди знатных дам факельщики, которые вместо обычных факелов освещают путь фазилисами. Затем вы бы увидели гардеробы, куда феи снимают свою верхнюю одежду, сменяют обувь, надевая серебряные бальные туфельки. Посмотреть бал приходят с Тропы Малышей цветы, которых феи охотно пускают, потому что в случае нужды они всегда могут выручить, одолжив булавку. И главное — вы увидели бы во главе праздничного стола Королеву Маб, а за ее креслом Лорда Гофмейстера, который держит в руках колокольчик и вздрагивает всякий раз, когда ее величество хочет узнать время.
В зависимости от времени года, когда устраивается бал, на столе бывают разные скатерти: в мае, например, она делается из цветов каштана. Одни слуги — эльфы взбираются на каштаны и трясут ветки, отчего цветы, точно снег, падают вниз. Другие слуги сметают их в одно место, пока они не превращаются в сплошную белую площадку,— так и получается скатерть.
Есть у фей настоящие бокалы и настоящее вино, притом трех сортов — из терна, барбариса и первоцвета. Сама королева разливает вино, хотя она делает только вид, что разливает, так как бутылки очень тяжелы для нее. В начале бала феям подают большие бутерброды — размером с трехпенсовую монетку, а к концу — такие крохотные пирожки, что от них не бывает даже крошек. Феи рассаживаются на грибах и поначалу ведут себя весьма сдержанно и воспитанно: к примеру, отворачиваются и используют носовой платочек, когда кашляют, и тому подобное. Но, освоившись, через некоторое время они забывают о хороших манерах и начинают совать пальцы в масло, которое добывается из корней старых деревьев, а самые развязные из них — ползать по столу, слизывая сахар и другие лакомства. Когда королева замечает эти изменения в поведении фей, она дает указание своим слугам все убрать со стола и объявляет танцы. Первой выходит королева, за ней — Лорд Гофмейстер с двумя маленькими чашечками, в одной из которых налит сок желтофиоли, а во второй — тюлений жир. Чтобы подкрепить силы свалившихся с ног от усталости танцоров, применяют сок желтофиоли, а тюлений жир помогает при ушибах. Когда Питер Пэн, играя на дудочке, ускоряет ритм мелодии, феи тоже танцуют все быстрее и быстрее, пока не валятся с ног. Как вы, вероятно, догадались сами, Питер Пэн заменяет феям оркестр, теперь они даже представить себе не могут свой веселый бал без его участия. Обычно он сидит в центре кольца танцующих. Его инициалы «П. П.» стоят на уголках пригласительных билетов, рассылаемых самым почтенным семействам. Феи были благодарны Питеру Пэну, они ведь умеют платить добром за добро, поэтому
после бала в честь совершеннолетия принцессы (а совершеннолетие у фей наступает после второго дня рождения, которое они отмечают не каждый год, а каждый месяц) они решили исполнить самое заветное желание Питера.
Вот как это произошло. Королева Маб велела ему преклонить колено и объявила, что за его великолепную игру она исполнит его заветное желание. Со всех сторон Питера Пэна окружили феи, чтобы лучше его слышать, но он долго молчал, не зная, какое бы желание загадать.
— А выполните ли вы мое желание, если я захочу вернуться домой к своей маме? — наконец спросил он неуверенно.
Услышав такую просьбу, феи очень расстроились, ведь если Питер вернется к маме, то они останутся без его музыки. Королева недовольно пожала плечами.
— И всего-то лишь? — сказала она.— Попросил бы чего-нибудь побольше.
— Разве это очень маленькое желание? — поинтересовался Питер.
— Оно вот такое маленькое,— сложив ладони лодочкой, ответила королева.
— А большое желание какого размера? — спросил Питер.
Королева отмерила расстояние на своей юбке, и оно оказалось весьма приличной длины.
Малость подумав, Питер сказал:
— Тогда я вместо одного большого возьму два маленькие желания.
Феи весьма были поражены хитростью Питера Пэна, но им ничего не оставалось, как согласиться с ним. Первым его желанием было отправиться к маме, сохраняя при этом возможность вернуться в Сад, если вдруг дома его постигнет разочарование. Второе желание он хотел бы оставить про запас.
Феи убеждали его пожелать чего-нибудь иного и всячески мешали ему сосредоточиться.
— Даже если я дам тебе возможность полететь к маминому дому,— говорила королева,— то я никак не смогу открыть для тебя дверь.
— Это неважно, ведь будет открыто окно, из которого я вылетел,— уверенно сказал Питер.— Мама надеется, что я прилечу назад, поэтому она всегда держит его открытым.
— Откуда ты знаешь? —удивленно спросили феи.
Питер Пэн и впрямь не мог объяснить, откуда он знает это, но упорно продолжал настаивать на своем желании, и феям пришлось уступить. Чтобы дать ему возможность летать, феи поступили таким образом; они стали щекотать ему лопатки, отчего он вскоре почувствовал на спине приятный зуд от крыльев и взлетел в воздух. Он поднимался все выше и выше, вылетел за пределы Сада и полетел над крышами домов.
Какую радость ему принес полет! С восторгом Питер направился не прямо к маминому дому, а плавно обогнул собор Святого Петра, пронесся мимо Хрустального Дворца и лишь после того, как пролетел над рекой и Ридженс-парком, подлетел к маминому окну. К этому моменту он уже твердо решил, что второе его желание — быть птицей, чтобы всегда летать.
Питер не обманулся в своей уверенности — окно было широко открыто, и он без помех быстро влетел через него в дом. Его мама спала на кровати. Питер осторожно опустился на деревянную спинку кровати и долго смотрел на нее. Положив руку под голову, она крепко спала, и ямка в подушке была похожа на птичье гнездо, выложенное ее волнистыми каштановыми волосами. Питер вспомнил, что ночью его мама давала волосам свободу. Он видел, какие красивые были оборки на ее ночной рубашке. Ему было очень приятно, что у него такая красивая мама.
Но он видел, что лицо ее очень печально. Питер знал причину этой печали. Ее рука словно искала кого-то, и он знал, кого она ищет.
— Мамочка! — воскликнул про себя Питер.— Если бы ты знала, кто сейчас сидит у твоей кровати!
Осторожно поправляя сбившееся в комок одеяло, Питер по выражению материнского лица понял, что стоит ему только произнести: «Мама!», пусть даже совсем тихонько, как она сразу же проснется. Мамы всегда просыпаются, если их зовут дети. Он представил, как она вскрикнула бы от радости, как сжала бы его в объятиях. Да, ему стало бы хорошо, но как чудесно и радостно стало бы ей, его маме! Питер именно так думал и в то же время боялся этих мыслей и чувств. Он совершенно не сомневался, что его возвращение к маме принесло бы ей величайшее счастье. «Как приятно мамам,— думал он,— иметь своего маленького мальчика! Как они гордятся им и радуются!» В этом он совершенно прав, так и должно быть.
Вы спросите, почему же Питер так долго молча сидит на кровати, почему он не говорит маме, что он вернулся к ней.
Причиной было то, что Питер не мог решиться сделать выбор. В нем боролись два желания: одну минуту он с грустью смотрел на маму, другую минуту с грустью смотрел в окно. То он думал, как бы приятно было снова стать ее любимым сыном, то снова вспоминал, как чудесно было в Саду. Он не был уверен, что ему понравится снова носить человеческую одежду. Спрыгнув с кровати, Питер выдвинул ящики шкафа, чтобы посмотреть на свои старые вещи. Они лежали на том же месте, что и раньше, но он никак не мог вспомнить, как же их надевать. Вот, к примеру, носки — их носят на руках или ногах? Он уже собирался примерить одни из них на руки, как вдруг случилось неожиданное. Вероятно, от скрипа ящика, а может быть, из-за какого-нибудь другого звука, проснулась его мама. Он услышал, как она произнесла его имя: «Питер». Оно было самым дорогим для нее словом. Он затаил дыхание и замер на полу, где сидел, удивляясь, как это она узнала, что он к ней вернулся. Если бы она позвала его еще хоть раз, он бы отозвался в ответ: «Мамочка!» — и кинулся бы к ней в объятия. Но послышался лишь легкий стон, и она не произнесла больше ни слова. Когда же Питер украдкой взглянул на нее, она уже спала, и на лице ее блестели слезы. Питер почувствовал себя очень несчастным, увидев мамины слезы. Вы спросите, что же он сделал после этого? Присев на спинку кровати, он на своей дудочке сыграл для мамы колыбельную, которую тут же сам и сочинил. Его мелодия выразила ту глубокую нежность, с какой она произнесла его имя. Он играл до той поры, пока грусть не ушла с ее лица и оно стало счастливым.
Ему так понравилась своя музыка, что он чуть не разбудил маму лишь для того, чтобы услышать похвалу из ее уст: «О Питер, как прекрасно ты играешь!» Но так как она теперь выглядела счастливой и успокоенной, он не стал ее будить, а посмотрел в окошко. До этого момента он не собирался улететь и больше никогда не возвращаться к маме. Наоборот, в нем уже укрепилось решение снова стать сыном своей мамы. Вот только на миг засомневался — не лучше ли сделать это немного позже? Дело в том, что его беспокойство было связано со вторым желанием. Он уже не хотел превращаться в птицу, но он не собирался совсем отказаться от использования второго желания — это было бы так неразумно. И потом, если он не вернется к феям, то он ничего не сможет у них попросить. Еще он опасался, что может случиться что-нибудь нехорошее, если слишком долго приберегать второе желание. Кроме всего прочего, он укорял себя тем, что было жестоко с его стороны насовсем улететь из Сада, не простившись с Соломоном.
— Мне так хочется еще хоть один-единственный разочек проплыть в моей лодке,— сказал он умоляющим тоном своей спящей маме. Он будто возражал ей, не соглашался с ее просьбами, словно она слышала его.— Как приятно мне будет рассказать птицам о своих приключениях! — продолжал увлеченно он.— Но я обещаю вернуться сюда,— торжественно закончил Питер. Он не думал нарушать свое слово.
Вот таким образом Питер улетел от мамы. Правда, он дважды возвращался с подоконника, желая на прощание поцеловать маму, но его сдерживало опасение, что от его поцелуя она может проснуться. Поэтому он решил, что лучше сыграет ей нежный поцелуй на дудочке. Лишь после этого он полетел назад в Сад.
Прежде чем Питер попросил у фей исполнить его второе желание, прошло много ночей, а затем и месяцев. Трудно сказать, почему он так долго откладывал. Может, потому что, во-первых, ему надо было со многими попрощаться, и не только с близкими друзьями, но и с сотнями любимых мест. Во-вторых, он должен был совершить свое последнее плавание на лодке, потом — самое последнее, потом — самое-самое последнее и так далее. Кроме того, в это время в его честь устраивалось много прощальных ужинов. И самое главное — это уверенность, что у мамы хватит терпения ждать его бесконечно долго, поэтому не обязательно так уж спешить с возвращением. Этот последний довод очень не нравился Соломону, потому что им сразу же стали пользоваться все ленивые птицы, не желающие работать. У Соломона было несколько отличных девизов, чтобы заставить птиц усердно работать. Например, такой: «Хотя яйцо можно снести и завтра, не откладывай дело и снеси его сегодня, или такой: «Отклад — делу не в лад». Однако Питер поступал противоположным образом — он все откладывал и откладывал, и, странно, ничего плохого с ним не происходило. Птицы ссылались на это и тоже начинали лениться.
Справедливости ради надо сказать, что, хотя Питер собирался к маме крайне медленно, тем не менее, он твердо решил к ней вернуться. Лучшим доказательством этой решимости служит та осторожность и предусмотрительность, с которой он вел себя с феями. Они очень хотели, чтобы он навсегда остался в Саду и продолжал для них играть. С этой целью они пытались поймать его в ловушку, заставив высказать пожелание вроде такого: «Я хочу, чтобы трава не была такой мокрой». Некоторые из фей продолжали танцевать, когда уже давно пора было остановиться, в надежде, что он крикнет: «Я хочу, чтобы, наконец, кончился бал». Тогда они могли бы объявить, что он высказал свое второе желание. Питер разгадал их хитрость и, хотя несколько раз уже начинал «Я хочу...», всегда успевал вовремя остановиться. Поэтому, когда он им решительно заявил: «Я хочу немедленно отправиться назад к маме, раз и навсегда»,— им не оставалось ничего другого, как удивиться и отпустить его.
Окончательно Питер понял: что ему надо спешить с возвращением, когда он увидел во сне, что его мама горестно плачет. Он знал, из-за чего она плачет, знал, что его объятия немедленно вернут улыбку на ее лицо. Он ни секунды не сомневался в этом и так сильно хотел прижаться к ней, что на этот раз, никуда не сворачивая, полетел прямо к окну, которое всегда должно было быть открытым для него.
Но на этот раз окно оказалось закрытым и заставленным железной решеткой. Когда Питер заглянул в комнату, он увидел, что его мама спокойно спит, обняв рукой другого мальчика.
— Мама! Мама! — позвал Питер, но она его не слышала. Бесполезно колотил он своими маленькими кулачками по железным прутьям. Заливаясь слезами, полетел он обратно в Сад и с тех пор никогда больше не видел маму. А ведь он хотел стать таким славным, примерным сыном! Да, Питер! Все мы, совершившие непоправимую ошибку, вели бы себя совершенно иначе, если бы могли все переиначить и повторить все сначала. Соломон оказался прав — «В этом мире возможность дается только раз». Беспечно потеряв время и спохватившись потом, подлетаем к заветному окну, но уже поздно: пробил Заветный Час. На окне висит железная решетка, и она не исчезнет никогда.
Глава пятая: Маленький домик
Наверное, все слышали о Маленьком Домике в Кенсингтонском Саду, единственном в мире домике, который феи построили для людей. Но никто не видел его, за исключением, пожалуй, трех-четырех человек, которые не только видели его, но и спали в нем, так как это единственный способ его увидеть. Но хитрость заключается в том, что, когда вы ложитесь спать, никакого еще домика нет, а просыпаетесь вы уже под его крышей, выходите из него наружу.
Есть и второй способ увидеть Домик. Правда, в этом случае вы увидите не столько сам Домик, сколько свет в его окнах. Этот свет можно заметить после наступления Запретного Часа. К примеру, Дэвид весьма отчетливо видел его вдалеке сквозь ветви деревьев, когда мы возвращались домой с рождественского представления. И Оливер Бейли видел его как-то вечером, когда допоздна оставался в квартале Темпль, где работает его папа. Анджела Клер (та девочка, которая любит, когда у нее вырывают зуб, потому что после этого ее угощают чем-либо вкусным в кафе) видела сразу сотни огоньков — наверное, она спала всё время, когда феи строили дом. Они строят дом каждую ночь, и всегда в разных уголках Сада. Один из огоньков показался Клер больше других, хотя она и не была абсолютно уверена в этом. Ведь они постоянно прыгали и передвигались то туда, то сюда, и поэтому вполне вероятно, что больше других был какой-нибудь иной огонек. Если же больше других был именно он, то это был огонек Питера Пэна. Многие дети видели огоньки в окнах домика, так что в этом нет ничего особенного. Но Мейми Маннеринг стала известной благодаря тому, что специально для нее впервые был построен такой домик.
У Мейми были всегда причуды, а уж ночью она становилась совсем странной. Ей было четыре года, и днем она почти ничем не отличалась от других детей. Она очень радовалась, когда ее брат Тони, слегка высокомерный шестилетний мальчуган, обращал на нее внимание. С восхищением смотрела на него и старалась во всем ему подражать, и даже когда он пинал ее, она совсем не обижалась, а была только польщена. Играя в крикет, она несколько медлила с ударом по мячу из-за того, что в это же время старалась всем показать свои новые туфли, хотя мяч был уже подброшен в воздух. Словом, днем она была совершенно обычной девчонкой.
Но как только наступала ночная темень, у задаваки Тони сразу исчезало все его высокомерие по отношению к Мейми. Он поглядывал на нее с опаской, что совсем не удивительно, так как с наступлением темноты на лице Мейми появлялось выражение, которое иначе, как хитрым, нельзя и назвать. Одновременно оно было и безмятежным, спокойным, чем резко отличалось от встревоженных взглядов Тони. Он начинал дарить ей свои любимые игрушки, которые утром всегда забирал назад, а она принимала их с загадочной и пугающей улыбкой. Причина, по которой он вдруг начинал к ней подлизываться, а она становилась такой загадочной, заключалась вот в чем: оба они знали, что скоро их отправят спать. Вот тогда уж Мейми становилась безжалостной. Тони умолял ее не чудить, мама и их чернокожая няня грозились ее наказать за это, но в ответ на просьбы и угрозы Мейми только улыбалась своей пугающей, хитроватой улыбкой. И когда они оставались с Тони одни в спальне, где горел лишь тусклый ночник, Мейми медленно поднималась во весь рост на кровати и шептала:
— Тише! Кто там?
Тони начинал умолять ее:
— Не надо, Мейми, там никого нет! Не делай этого! — и прятал голову под одеяло.
— Он подходит все ближе и ближе! — громко шепчет Мейми.— Тони, посмотри же на него! Он шевелит рогами твою постель, он тебя бодает. Тони, он бодает!
Всякий раз это продолжается до тех пор, пока испуганный Тони в ночной рубашке с пронзительным криком не убегает из спальни. Тогда кто-нибудь из взрослых поднимается в детскую, чтобы отшлепать Мейми. Но к этому времени она уже безмятежно спит, притом не притворяясь, а спит самым настоящим образом, и во сне выглядит прямо-таки ангелочком, что только усугубляет ее вину.
Днем они часто бывали в Саду, и говорил там главным образом Тони. Из его рассказов выходило, что он — бесстрашный храбрец. Мейми тогда им гордилась, как никто другой. Она бы хотела даже табличку носить на себе с надписью, что она его сестра. Особенно она восхищалась им в те моменты, когда он с удивительной решительностью заявлял (а это случалось довольно часто), что когда-нибудь он обязательно останется в Саду после того, как ворота закроются и наступит Запретный Час.
— О, Тони,— говорила тогда Мейми с чрезвычайным уважением,— но ведь феи очень рассердятся на тебя!
— Ну и пусть! — беззаботно отвечал Тони.
— А вдруг,— продолжала Мейми, трепеща от возбуждения,— Питер Пэн прокатит тебя в своей лодке?
— Да я его заставлю сделать это,— самоуверенно отвечал Тони.
Такие ответы вселяли в Мейми чувство гордости за брата.
Однако зря они так громко говорили об этом. Как-то раз их услышали феи, собиравшие остовы листьев, из которых они ткут летние занавески. За свое бахвальство Тони был взят феями на заметку. Они ослабляли перила лестниц, когда он собирался на них сесть, из-за чего он падал на землю вверх тормашками. Они хватали за его шнурок, когда он бежал, из-за чего он спотыкался и шлепался, они подговаривали уток, и те постоянно топили его кораблики. Эти неприятности урок и для других, ведь причина почти всех бед, которые с кем-то происходят в Саду, в том, что чем-то они рассердили фей. Значит, надо соблюдать осторожность, когда говоришь о феях.
Мейми отличалась от Тони тем, что она любила для каждого дела назначать день. Если она спрашивала, когда же Тони собирается остаться в Саду после Запретного Часа, он неопределенно говорил: «В свое время». Из такого ответа нельзя было определить, когда же придет это «свое время». Но если Мейми иначе ставила вопрос: «А сегодня еще не время?», он весьма определенно отвечал: «Нет, сегодня время еще не пришло». Мейми думала, что он выжидает наиболее удобного случая.
Мы приблизились к тому дню, когда Сад побелел от снега, а на Круглом Пруду появился первый лед, который был еще недостаточно прочным, чтобы по нему можно было кататься и ходить, но зато его уже можно было пробивать камнями. Именно этим и занимались многие мальчики и девочки.
Когда Тони с сестрой пришли в Сад, они хотели пойти прямо к Пруду, но их няня сказала, что сперва им надо пройтись, чтобы согреться. При этом она взглянула на щит, на котором указывалось время закрытия Сада. Там было написано 5.30. Бедолага няня! Она была из тех нянь, которые постоянно смеются, оттого что в мире так много белых детей. Но в тот вечер смеяться ей больше не довелось. Все вместе они прошлись взад-вперед по Тропе Малышей, вернулись обратно, и, когда снова подошли к щиту, няня с удивлением обнаружила, теперь там стояло пять часов ровно. Она не знала всех хитростей и трюков фей и поэтому не поняла (в отличие от Тони и Мейми, которые сразу смекнули, в чем тут дело), что это феи поменяли время, чтобы пораньше начать свой бал. Няня сказала, что времени теперь у них осталось лишь на то, чтобы пройтись к Спуску и обратно. Когда дети шли рядом с ней, она и не подозревала, какие страсти обуревали их. Дело в том, что настало время, когда можно было увидеть бал фей. Тони понял, что лучшей возможности не представится.
Даже если бы сам Тони этого не понял, то ему подсказала Мейми весьма определенно и настойчиво.
— Сегодня — пришло время?—спрашивали ее горящие глаза.
Тони громко вздохнул и кивнул головой. Мейми своей горячей ладошкой сжала его руку, которая была холодной как ледяшка. Мейми совершила очень добрый поступок: она сняла свой шарф и дала его брату.
— Возьми, чтобы не замерзнуть,— прошептала она. Ее лицо горело восторгом, но лицо Тони было мрачным от раздумий.
Как только на вершине Спуска они повернулись, чтобы идти назад, он прошептал ей:
— Боюсь, няня будет за мной следить и мне не удастся остаться.
Больше, чем когда-либо раньше, восхищалась Мейми своим братом именно теперь за то, что из всех многочисленных опасностеи, подстерегавших их на каждому шагу, он боялся лишь бдительности няни. Мейми громко сказала:
— Давай пробежим до ворот! — А шепотом прибавила брату: — Там ты сможешь спрятаться.
Они побежали. Тони всегда легко обгонял Мейми, но она до сих пор не подозревала, что он может бегать так быстро, как он побежал теперь. Она решила, что он хочет получше спрятаться, а для этого нужно выиграть время. «Храбрец! Ну, храбрец!» — восторженно говорили ее глаза. И вдруг словно ужасный удар поразил ее: вместо того, чтобы спрятаться в Саду, ее обожаемый герой стремительно умчался за ворота. Увидев такую горестную картину, Мейми растерянно застыла на месте, словно полная горсть ее любимейших сокровищ рассыпалась и разлетелась в стороны. От охватившего ее разочарования и презрения она не могла даже плакать. Потом, поддавшись нарастающему чувству протеста против всех скулящих трусов, она побежала к колодцу Святого Говора и вместо брата там спряталась сама.
За воротами Сада далеко впереди няня увидела бегущего Тони. Она подумала, что где-то недалеко от него и Мейми. Тем временем над Садом опускались сумерки, и люди покидали его. Вот вышел и самый последний посетитель, которому всегда приходится бежать, чтобы успеть вовремя до закрытия ворот. Но Мейми никого не видела. Ее глаза застилали слезы горести, и она крепко зажмурилась. Открыв глаза через некоторое время, Мейми почувствовала, как что-то ужасно холодное поднимается вверх по ногам и рукам и оседает в сердце. Это была неподвижная тишина Сада. Потом прозвучал металлический удар — «бум», затем еще удар в другом конце Сада, затем «бум», «бум» где-то совсем недалеко. Это закрывались ворота. Как только затих последний удар, Мейми ясно услышала чей-то голос:
— Вот и все.
Голос был какой-то скрипучий и доносился откуда-то сверху. Мейми подняла голову и увидела, как огромный вяз потягивается и зевает.
— Я и не подозревала, что вы умеете говорить,— хотела сказать Мейми, но в это время она услышала металлический голос, который принадлежал черпаку из колодца. Он обращался к вязу:
— Наверно, ужасно холодно там у вас наверху?
— Не очень, но от долгого стояния на одной ноге она сильно затекает,— ответил на этот вопрос вяз и яростно захлопал ветками-руками, как хлопает кучер, перед тем как тронуться в путь.
Мейми с удивлением заметила, что множество других деревьев делало то же самое. Она прошмыгнула на Тропу Малышей и спряталась там под остролистом, который вначале пожал плечами, но потом успокоился и не возражал против этого. Девочка совсем не чувствовала холода. На ней было красновато-коричневое пальто с поднятым капюшоном, из-под которого виднелось только ее симпатичное личико и несколько кудряшек. Все остальное было упрятано под таким количеством теплых одежек, что Мейми напоминала шар. Ее талия достигала сорока дюймов,
А на Тропе Малышей тем временем происходило множество событий. Мейми появилась там в тот момент, когда магнолия и персидская сирень перешагнули через перила и быстро пошли по аллее. Разумеется, они шли несколько неуверенно, но это оттого, что опирались на костыли. Куст бузины проковылял через тропу и остановился поболтать с молодой айвой и ее подружками. У всех были костыли, которыми служили деревянные палки, что привязывают к молодым деревцам и кустам. Мейми часто видела эти палки, но только теперь поняла, для чего они нужны деревьям.
Оглянувшись по сторонам, Мейми увидела эльфа. Это был маленький эльф — уличный мальчишка, который бежал по тропе и закрывал плакучие деревья. Делалось это очень просто: он нажимал пружинку, спрятанную в стволе, после чего деревья закрывались, словно зонтики, осыпая внизу растения белым снегом.
— Какой противный мальчишка! — сердито воскликнула Мейми. Она хорошо знала, как это неприятно, когда снег падает тебе за шиворот.
Однако проказник-эльф был уже далеко, зато ее услышала хризантема и воскликнула, тщательно кого-то высматривая:
— Скажите, пожалуйста! Кто там?
После этого Мейми не стала больше прятаться, вышла из своего укрытия и показалась всем, чем немало удивила все растительное королевство.
— Конечно, нас это совершенно не касается,— произнес бересклет после того, как они все вместе пошептались,— но ты сама прекрасно понимаешь, что тебе не полагается быть здесь. Как ты думаешь, нам нужно сообщить феям о тебе.
— Я думаю, это вовсе не обязательно,— ответила Мейми. Такой ответ всех очень озадачил, и они раздраженно заговорили о том, что если она так считает, то они не собираются с ней спорить.— Я не стала бы вас просить,— продолжала убеждать их Мейми,— если бы считала это нечестным.
Разумеется, после этих слов они просто не могли ее выдать. Кто-то сказал: «Ладно», другой «Такова жизнь,— они умели быть ужасно язвительными. Мейми пожалела тех, у кого не было костылей, и она от чистого сердца предложила им:
— Давайте я помогу вам прогуляться, прежде чем отправиться на бал фей, я пройдусь с каждым по очереди, а вы сможете опираться на меня.
Такому предложению все дружно зааплодировали. Мейми стала брать одно растение за другим и прогуливаться с ними по тропе взад-вперед, обнимая самых хрупких рукой или пальцем и ставя их ногу прямо, если она слишком уж подворачивалась. С иноземными растениями она обращалась так же ласково, как и с английскими, хотя и не понимала ни одного их слова.
В целом они вели себя неплохо, хотя одни хныкали, что с ними гуляют меньше, чем с Нэнси, Грэйс или Дороти, а другие иногда кололись шипами. Правда, у них это получалось совершенно нечаянно, поэтому Мейми, как и полагалось настоящей леди, не плакала от боли. Она устала от долгой ходьбы, ей хотелось поскорее отправиться на бал, но зато она перестала бояться. Объяснялось это просто: уже наступила ночь, а в темноте, как вы помните, Мейми всегда вела себя странно.
Однако растения совсем не хотели отпускать девочку.
— Если тебя увидят феи,— объясняли они ей, то обязательно что-нибудь нехорошее с тобой сделают: или убьют, или заставят нянчить их детей, или же превратят в какую-нибудь зануду, вроде вечнозеленого дуба.— При этом они с притворной жалостью посмотрели на вечнозеленый дуб. Дело в том, что каждую зиму все растения страшно завидовали семейству вечнозеленых.
— Ха-ха! Неужели зануда? — язвительно заметил дуб.— Вы даже не представляете себе, как это удобно стоять здесь одетому и застегнутому на все пуговицы, глядя, как вы, несчастные голыши, трясетесь от холода.
После такого замечания все деревья погрустнели (хотя, по правде говоря, они первыми стали придираться к дубу) и начали рисовать девочке ужасную картину тех бедствий, которые будут ее подстерегать, если она все-таки решит пойти на бал.
Орешник сказал ей, что сегодня весь королевский двор пребывал в дурном расположении духа. Причина этого заключалась в том, что недавно прибывший с Востока Герцог Рождественских Маргариток страшно мучился из-за холодности своего сердца и равнодушия ко всем тем прекрасным да- мам, у которых он искал избавления от своего недуга — неспособности любить. Он пробовал полюбить множество дам во многих странах, но не смог влюбиться ни в одну из них. Королева Маб, повелительница Сада, была уверена, что именно ее фрейлинам удастся увлечь герцога. Однако, по словам доктора, сердце герцога оставалось таким же холодным, как и всегда. Этот довольно неприятный доктор, состоящий при герцоге в должности личного врача, ощупывал сердце своего пациента сразу после появления каждой очередной дамы, а потом качал лысой головой и бормотал всегда одно и то же:
— Как бы мне хотелось увидеть купидонов в шутовских колпачках! — воскликнула Мейми и побежала их искать. С ее стороны это было очень рискованно, потому что купидоны терпеть не могут, когда над ними насмехаются.
— Холодное, совершенно холодное.
Конечно, этим была задета честь королевы Маб. Сперва она повелела своему двору плакать девять минут подряд, а потом обвинила во всем купидонов и издала указ, обязывающий их носить шутовской колпак до тех пор, пока холодное сердце не согреется любовью.
Всегда легко узнать, где феи устраивают бал: между этим местом и всеми населенными частями Сада натянуты ленты, по которым приглашенные могут следовать на бал не замочив бальных туфель. На этот раз ленты были красные и очень ярко выделялись на белом снегу. Когда Мейми немного прошла вдоль одной из лент, никого не встретив, она увидела приближающуюся кавалькаду фей. Было похоже, что они возвращаются с бала, и это весьма удивило Мейми. Она едва успела спрятаться: согнув колени и раскинув в стороны руки, она притворилась садовой скамейкой. Кавалькада состояла из шести всадников спереди и шести сзади, посредине шла чопорная дама, за которой два пажа несли длинный шлейф, и на этом шлейфе, словно на диване, полулежала хорошенькая юная фея. Именно так принято путешествовать у фей-аристократок. Вместо платья на ней был надет золотой дождь, однако внимание Мейми привлекал отнюдь не он, а голубая и удивительно бархатистая шея юной феи, как нельзя лучше оттенявшая бриллиантовое колье. Такого восхитительного голубого цвета феи благородного происхождения добиваются следующим образом: они прокалывают кожу, и выступившая голубая кровь окрашивает шею. Только манекены в витринах ювелирных магазинов могут сравниться с ярким блеском бриллиантовых колье на голубых шеях фей.
Как заметила Мейми, вся кавалькада была сильно возбуждена: феи задирали нос выше, чем это следует делать даже феям. Из этого Мейми сделала вывод, что перед ней одна из тех фрейлин, которая услышала от герцогского доктора его неизменные слова: «Холодное, совершенно холодное».
Мейми пошла вдоль ленты дальше и добралась до подсохшей лужи, над которой лента висела словно мост. В эту лужу упала какая-то фея и теперь тщетно пыталась выбраться из нее. Сперва эта крошка ужасно испугалась появления Мейми, которая с самыми добрыми намерениями бросилась ей на помощь. Вскоре фея уже сидела на руке у Мейми, весело болтая с ней. Она рассказала Мейми, что ее зовут Брауни, что идет на бал и надеется завоевать любовь герцога, несмотря на то, что она всего-навсего простая уличная певица.
— Может быть,— добавила она,— я не очень красива.
Мейми почувствовала неловкость от этих слов. Дело в том, что крошечное создание и впрямь не отличалось красотой по сравнению с другими феями. Девочка ничего не могла придумать, что же сказать в утешение фее.
— Мне кажется, вы думаете, что у меня нет никаких шансов,— неуверенно сказала Брауни.
— Я так не думаю,— вежливо ответила Мейми.— Конечно, твое лицо малость простовато, но...— Что и говорить, положение у Мейми было действительно неловкое.
Правда, она вспомнила, как ее папа однажды побывал на благотворительном базаре, где за полкроны можно было увидеть самых красивых женщин Лондона. Вернувшись домой и увидев свою жену, он не почувствовал ни малейшего разочарования от сравнения. Наоборот, он сказал ей: «Ты и представить себе не можешь, дорогая, как приятно снова видеть милое, простодушное лицо».
Брауни сразу приободрилась, когда Мейми рассказала ей эту историю. Она больше ни на миг не сомневалась, что станет избранницей герцога. Быстро побежала по ленте, крикнув на прощание, чтобы Мейми не ходила на бал, так как королева может ее за это наказать.
Но Мейми не послушала совета, а, подгоняемая любопытством, пошла вперед и вскоре увидела удивительный свет у семи испанских каштанов. Она подкралась поближе и осторожно выглянула из-за дерева.
На высоте детской головы располагался источник света, который состоял из мириад светлячков, сцепившихся друг с другом и образовавших яркий навес над кольцом фей. Вокруг кольца толпились тысячи маленьких существ, но все они казались серыми тенями по сравнению с яркими фигурками фей в освещенном круге. Когда Мейми смотрела на них, ей приходилось зажмуриваться — так ярко они сверкали.
Очень удивляло и даже сердило Мейми то, что Герцог Рождественских Маргариток оставался равнодушным и все время сидел с мрачным выражением на лице. О том, что он так никого и не выбрал из окружавших дам, говорил и расстроенный вид королевы и ее двора (хотя они пытались замаскировать это напускным безразличием), и всхлипывания отвергнутых красавиц, и мрачный вид самого герцога. Мейми также заметила, как надменный доктор ощупывал сердце герцога и каждый раз, словно попугай, повторял одни и те же слова. Особенно девочке жалко было купидонов, которые в шутовских колпаках прятались по темным уголкам и всякий раз качали своими опозоренными головами, как только доктор произносил: «Холодное, совершенно холодное».
Разочаровало ее и то, что нигде она не увидела Питера Пэна. Хотя его опоздание объяснялось тем, что его лодку затерло на озере плывущими льдинами и ему пришлось упорно пробивать дорогу своим испытанным веслом.
Кстати, феи даже не замечали его отсутствия, им сегодня было не до танцев — так омрачились их сердца. Когда они грустят, они забывают все танцевальные фигуры, зато когда веселы — тут же вспоминают их снова. Дэвид говорит, что феи никогда не скажут: «Мы счастливы». Они выразятся иначе: «Нам хочется танцевать.
В этот раз по всему было видно, что танцевать им совсем не хочется. Вдруг кто-то из зрителей громко захохотал: это смеялись над Брауни, которая только что подошла и настаивала на своем праве быть представленной герцогу. Хотя Мейми и не верила в успех своей новой подруги, она вся вытянулась, чтобы получше видеть, как пойдут у той дела. Похоже, никто, кроме самой Брауни, не верил, что у нее что-нибудь получится, зато сама она нисколько не сомневалась в успехе. Когда ее подвели к его светлости, и доктор, небрежно коснувшись пальцем его сердца (в алмазной рубашке герцога для удобства была проделана маленькая дырочка), начал уже механически произносить слова: «Холодное, север...», вдруг остановился на полуслове.
— Что это? — воскликнул он. Доктор встряхнул сердце герцога, как встряхивают часы, затем приложил к нему ухо.— Господи помилуй! — пробормотал он.
Можете не сомневаться, что к этому времени возбуждение всех окружающих достигло наивысшей степени. То тут, то там феи падали в обморок.
В наступившей тишине все обратили взоры на герцога, который также был крайне возбужден. Казалось, он хотел убежать куда-нибудь.
— Господи помилуй! — снова и снова повторял доктор. Сердце герцога уже совершенно явно пылало, и доктору пришлось отдернуть руку и сунуть пальцы в рот.
Всех обуревало любопытство.
Доктор низко поклонился герцогу и громко, ликующим голосом произнес:
— Милорд, имею честь сообщить вашей светлости, что ваша светлость влюблены.
Можете себе представить, какие последствия имели эти слова. Брауни протянула руки к герцогу, и он бросился в ее объятия. Королева бросилась в объятия Лорда Гофмейстера, а все придворные дамы попрыгали в объятия придворных джентльменов: этикет требует во всем следовать примеру королевы. Так за одну секунду свершилось пятьдесят свадеб, потому что у фей существует такой закон: если двое бросаются в объятия друг другу, то они считаются вступившими в брак. Естественно, здесь же появился и священник.
Все стали веселиться и плясать. Трубы трубили, тысячи пар схватились за лучи только что взошедшей луны, словно за ленты во время танцев на майских гуляниях, и закружились в вальсе по кольцу фей, отдавшись охватившему их порыву. Купидоны сорвали с себя ненавистные шутовские колпаки и побросали их высоко в воздух,— эта картина больше всего порадовала Мейми. А затем она сделала то, что испортило все.
Она просто не могла удержаться. Забыв обо всем на свете от радости за успех своей маленькой подруги, она ступила несколько шагов вперед и закричала в полном восторге :
—Брауни, это прекрасно!
От неожиданности все застыли на месте, музыка оборвалась на полутоне, свет погас, и все это произошло так стремительно, что вы и ахнуть не успели бы. Мейми охватило чувство надвигающейся беды. Она слишком поздно сообразила, что находится совершенно одна в том месте, где после закрытия ворот не должно оставаться ни одного человека. Она услышала многочисленные сердитые возгласы, увидела тысячи обнаженных мечей и испугалась. Мейми бросилась бежать прочь с криками ужаса.
Она так бежала! Несколько раз падала на землю, но затем снова и снова вскакивала и бежала дальше. Ей представлялись всякие ужасы, и она совсем забыла, где находится. Лишь одна мысль ни на секунду не покидала ее: она должна бежать и бежать не останавливаясь. В мыслях она продолжала свой бег еще долго после того, как свалилась от усталости и заснула под деревом.
Снежинки падали на ее лицо, а ей чудилось, что это мама целует ее перед сном. Ее засыпало снегом, а ей казалось, что это теплое одеяло, и она даже попыталась натянуть его на голову. Услышав сквозь сон какие-то голоса, она решила, что это разговаривают папа с мамой, пришедшие посмотреть, как она спит. Но в действительности это разговаривали феи.
С удовольствием я могу сказать вам, что феи уже не собирались причинить ей зла. Только в первую минуту, когда Мейми бросилась бежать, феи и эльфы закричали: «Убьем ее! Превратим во что-нибудь отвратительное!» Однако они не смогли сразу организовать погоню, потому что всем хотелось быть первыми. Они только мешали друг другу, что дало герцогине Брауни время броситься к ногам королевы с просьбой исполнить ее желание.
Дело в том, что у фей каждая невеста имеет право на исполнение желания. Брауни попросила королеву подарить ей жизнь Мейми.
— Проси все, кроме этого,— твердо сказала Королева Маб, и все повторили ее слова.
— Все, кроме этого.
Когда же Брауни рассказала им, как Мейми выручила ее из беды и тем самым помогла попасть на бал, к всеобщей радости и веселью, все дружно прокричали три раза «ура!» смелой девочке и всей толпой направились за ней, чтобы поблагодарить ее. Впереди шел королевский двор, за ним тянулись все остальные. Им не пришлось долго плутать, потому что на снегу виднелись свежие следы.
Наконец феи нашли Мейми спящей под деревом. Но оказалось, что поблагодарить ее просто невозможно, так как никто не мог разбудить ее. Тем не менее они провели церемонию принесения благодарности по всем правилам: новый король взобрался на нее и прочитал длинное приветствие, которого Мейми, к сожалению, не слышала. Они смели с нее снег, но скоро он снова засыпал ее. Тогда они поняли, что девочка может замерзнуть и умереть.
— Нужно превратить ее во что-нибудь, что не боится холода,— предложил доктор. Предложение всем понравилось, но было одно затруднение: единственное, что, по мнению фей, не боится холода,— это снежинка.
— Но снежинка может растаять,— заметила королева. Поэтому феи отказались от предложения доктора.
Затем они попытались отнести девочку под какое-нибудь укрытие, но поднять ее не смогли, несмотря на то что их было очень много. Дамы уже начали подносить к глазам носовые платочки, когда купидонам пришла наконец замечательная мысль.
— Давайте построим вокруг нее домик,— предложили они.
Как только они произнесли последнее слово, все уже поняли, что именно так и следует поступить. В ту же секунду сотни эльфов-лесорубов бросились к деревьям, архитекторы закружились вокруг девочки, измеряя ее, а у ее ног стали разбивать строительную площадку. Семьдесят пять каменщиков подносили камни для фундамента. Первый камень заложила сама королева. Тут же поставили сторожей, чтобы отгонять мальчишек. Строительные леса поднимались все выше и выше, окрестности оглашали удары топоров да визг пил и токарных станков. Вскоре возвели крышу и застеклили окна.
Домик получился размером с Мейми, и выглядел он очаровательно. Небольшое замешательство у строителей вызвало то, что одна рука девочки была вытянута в сторону. Однако они нашли выход из затруднения, пристроив к парадной двери веранду. Окна были размером с книжку-картинку, дверь чуть побольше. Однако выйти из домика девочка могла не через дверь, а подняв крышу. Радуясь своей сообразительности и находчивости, феи стали по своему обыкновению громко хлопать в ладоши. Им очень нравился маленький домик, но их расстраивала одна мысль, что домик уже полностью построен. Они, растягивая удовольствие, придумывали все новые и новые доделки, а когда их выполняли, то придумывали другие. К примеру, двое строителей взобрались на крышу и установили там трубу.
— Все,—с сожалением вдохнули они,— теперь дом готов окончательно.
Но нет, не все — еще двое полезли на крышу и привязали к трубе дым.
— Ну теперь-то уж точно все,— огорченно сказали они.
— А вот и нет! — воскликнул светлячок.— Если она проснется и не увидит ночника, то может испугаться. Я буду ее светильником.
— И это еще не все,— подхватил торговец фарфором.— Что за светильник без подставки? Вот такая будет в самый раз. В конце концов доделали и последние мелочи. Но нет, и это еще не конец!
— Какой ужас! — закричал торговец скобяными изделиями.—Дверь-то без ручки!
Он тут же ее приделал.
Затем возле двери в землю воткнули железную скобу, чтобы счищать грязь с ботинок. Одна старушка-фея принесла коврик и постелила его у входа. Плотники принесли бочку для сбора дождевой воды, а художники настояли на том, чтобы ее расписать красками.
Вот вроде бы и все. Домик совсем готов.
— Готов, как же! — возмущенно произнес водопроводчик.— Как же он может быть готовым, если в нем нет ни горячей, ни холодной воды?
Он провел и горячую, и холодную воду. Затем сбежалась целая армия эльфов-садовников с тележками, лопатами, луковицами и семенами, и даже с настоящей теплицей. Вскоре справа от веранды были разбиты цветочные клумбы, слева раскинулся огород, а стены самого домика оказались обвитыми розами и ломоносами. Не прошло и пяти минут, как все вокруг расцвело.
Домик теперь выглядел как на картинке и доделан был до самого последнего штриха, так что феям пришлось покинуть его и вернуться на свой праздник. Уходя, они все посылали домику прощальный поцелуй. Последней ушла Брауни. Она чуть отстала от остальных фей и бросила в трубу приятный сон.
Прекрасный домик охранял Мейми от холода всю ночь, о чем она и не догадывалась. Когда утро, словно цыпленок из яйца, начало появляться на свет, Мейми проснулась, испытывая неслыханное блаженство. Потом она снова задремала и сквозь сон позвала: «Тони!», думая, что спит в своей комнате. Не услышав ответа, она приподнялась и села, ударившись при этом головой о крышу, которая открылась, словно крышка чемодана. К своему великому удивлению, Мейми увидела вокруг себя Кенсингтонский Сад, весь покрытый снегом. Так как проснулась она не в своей детской комнате, Мейми засомневалась, действительно ли это она, и, чтобы рассеять свои сомнения, ущипнула себя за щеку. Убедившись, что в самом деле это она, Мейми сразу вспомнила все свои приключения с того момента, когда ворота закрылись, до того, когда она стала убегать от фей. Неясным оставалось лишь одно: Как она оказалась в этом игрушечном домике? Мейми переступила через стену и оказалась прямо в Саду, откуда смогла наконец хорошенько рассмотреть домик, в котором провела всю ночь. То, что она увидела, совершенно очаровало ее, и все ее мысли были только о нем.
— Красивый! Милый! Чудесный домик! — восторженно восклицала она.
Но тут случилось неожиданное. То ли испугавшись человеческого голоса, то ли зная, что больше не понадобится, но как только Мейми вымолвила первое слово, домик начал уменьшаться, причем так медленно, что она долго не могла в это поверить. Вскоре она заметила, что он стал настолько мал, что в нем ей уже не поместиться. Ни в самом домике, ни в разбитом вокруг него садике ничего не исчезало, просто все вещи с каждым мигом уменьшались, а снег все ближе подбирался к домику, закрывая все новые участки земли. Вот домик сократился до размеров будки маленькой собачки, вот он уже не больше игрушечного Ноева ковчега, но все так же отчетливо были видны и дым из трубы, и дверная ручка, и розы на стене. Светлячок-ночник тоже потихоньку угасал, но и его еще можно было видеть.
— Милый, славный домик, не исчезай,— умоляюще шептала Мейми, упав на колени. Однако домик сократился до размеров катушки для ниток, хотя в нем не исчезла ни одна деталь. Снег засыпал последний незанятый клочок земли. Когда же Мейми с мольбой протянула руки к домику, она ощутила лишь ровный снежный ковер, покрывавший то место» где совсем недавно стоял ее прекрасный домик.
Сердито топнув ногой, Мейми с досадой стала тереть свои глаза кулачками, но вдруг услышала чей-то ласковый голос:
— Не надо плакать, милая девочка.
Осмотревшись кругом, Мейми увидела красивого голого мальчика, который смотрел на нее задумчиво и внимательно. Она сразу узнала в нем Питера Пэна.
Глава шестая: Козел Питера Пэна
Eсли Мейми почувствовала некоторую неловкость при взгляде на него, то сам Питер Пэн даже представления не имел об этом чувстве.
Хорошо ли ты отдохнула здесь? — обратился он к ней с вопросом.
— Спасибо, хорошо,— ответила Мейми.— Мне было уютно и тепло. А тебе,— спросила девочка, с трудом преодолевая неловкость,— тебе разве ни капельки не холодно?
Вероятно, понятие «холодно» было еще одним, которое Питер Пэн совершенно не воспринимал, поэтому он ответил:
— Кажется, не холодно, хотя я могу и ошибаться. Дело в том, что я многого не знаю. Я ведь не совсем мальчик. Как сказал Соломон, я Серединка Наполовинку.
— Неужели тебя так называют? — задумчиво спросила Мейми.
— Мое имя совсем иное,— объяснил мальчик.— Меня зовут Питер Пэн.
— Конечно, я знаю, да и все это знают,— сказала Мейми.
Можете себе представить, как обрадовался Питер, когда узнал, что люди знают о нем. Он попросил девочку рассказать ему подробно все, что люди говорят о нем. Она исполнила его просьбу. Они расположились на стволе упавшего дерева. Питер расчистил на нем от снега небольшой участок для Мейми, а сам сел прямо на снег.
— Присаживайся поближе,— предложила девочка.
— Куда же? — не понял сначала Питер, но когда она ему показала рядом с собой, он тут же так и сделал. Они долго беседовали, и Питер выяснил, что люди знают о нем много, хотя и не все. К примеру, они не знали того, как Питер захотел вернуться к маме и как окно оказалось закрытым. Но из-за того, что воспоминания об этом эпизоде все еще причиняли ему боль, он не стал о нем распространяться.
— Наверное, им не известно, что я играю точно так же, как и настоящие мальчики,— с гордостью сказал Питер.— Расскажи им об этом, Мейми, обязательно расскажи!
Он стал объяснять ей, как он пускает по Круглому Пруду кораблик из игрушечных ворот. Девочку поразил его рассказ.
— Ты играешь совсем совсем неправильно,— сказала Мейми, глядя на Питера широко раскрытыми глазами.— Это вовсе не похоже на то, как играют мальчики.
Когда это услышал Питер, он тихонько вскрикнул и впервые в своей жизни горько заплакал. Девочке стало очень жалко его, и она подала ему свой носовой платок. Однако он совершенно не знал, как с ним обращаться, так что ей пришлось показать ему, то есть вытереть платком свои глаза. После этого Мейми снова подала свой платок Питеру и попросила сделать его то же самое. Он действительно сделал то же самое и вытер глаза, но только не свои, а Мейми. Не желая его опять огорчать, она сделала вид, что именно так и нужно было делать.
Девочке было жаль Питера, и она предложила :
— Хочешь, я подарю тебе поцелуй? - Может быть, раньше Питер и знал, что такое поцелуй, но уже успел позабыть.
— Спасибо, сказал он, протягивая к ней руку. Он подумал, что Мейми хочет подарить ему какую-то вещь. Это еще больше поразило девочку, но она понимала, что она только расстроит Питера, если покажет свое удивление и станет объяснять ему его ошибку. Поступив очень тактично, она подала Питеру оказавшийся в кармане наперсток и сказала, что это и есть поцелуй. Бедняга Питер! Он поверил этому и до сих пор носит наперсток на пальце, хотя трудно представить более ненужный для него предмет. Вы помните, что, хотя он оставался вечным младенцем, свою маму он видел очень-очень давно. Так давно, что второй мальчик, занявший в доме его место, уже вырос и превратился в пожилого мужчину с бакенбардами.
Однако не надо так думать, что Питер Пэн заслуживает только жалости и в его жизни нечем восхищаться. Если вначале чувство жалости преобладало у Мейми, то очень скоро она поняла, насколько сильно ошибалась. Восторженно слушала она рассказы Питера Пэна о его приключениях, особенно о том, как он плавает взад-вперед между островом и Садом в своем Дроздином Гнезде.
— Это так романтично! — воскликнула она, но Питер вновь огорченно опустил голову. Прозвучало еще одно незнакомое для него слово, и он посчитал, что высказано презрение к нему.
— Может быть, Тони не смог бы этого сделать? — неуверенно спросил он.
— Нет, никогда,— уверенно сказала Мейми.— Он бы просто испугался.
— Что такое испугаться? — нетерпеливо спросил Питер. Он решил, что испугаться — это очень хорошо.— Я очень хочу, Мейми, чтобы и меня ты научила пугаться,— добавил он.
— Вряд ли кто-нибудь сможет научить тебя этому,— возразила девочка. Она сказала это, искренне восхищаясь смелостью Питера. А он решил, что она считает его слишком глупым для учебы. Тогда Мейми рассказала ему о той злой шутке, какую она проделывала над Тони в темноте. Она прекрасно понимала, что это была злая шутка, но Питер опять не понял и воскликнул:
— Мне бы очень хотелось быть таким же храбрым, как Тони!
У Мейми лопнуло терпение.
— Ты в двадцать тысяч раз храбрее Тони,— решительно произнесла она.— Ты самый храбрый мальчик из всех, кого я знаю.
Питер долго не мог поверить, что она говорит это серьезно, а когда наконец поверил, то заохал от радости.
— Если ты очень хочешь подарить мне поцелуй,— продолжала Мейми,— то, пожалуйста, я не возражаю. Решив, что девочка хочет взять обратно свой наперсток, Питер Пэн неохотно начал снимать его с пальца.
— Извини, не поцелуй, а наперсток,— быстро поправилась Мейми.
— А что это? — спросил Питер.
— Вот что,— поцеловав его, сказала девочка.
— Ну, тогда и мне хотелось бы подарить тебе наперсток,— с серьезным видом произнес Питер и поцеловал девочку. Он подарил ей много наперстков, а потом ему пришла одна замечательная мысль.
— Выходи за меня замуж, Мейми,— предложил он ей.
Как ни странно, но точно такая же мысль в то же самое время пришла и к Мейми.
— Я согласна,— ответила она,— но сможем ли вы вдвоем поместиться в твоей лодке?
— Сможем, если сядем рядышком друг с другом,— рассеял ее сомнения Питер.
— Может птицы, строившие лодку, будут обижаться на меня?
Питер успокоил Мейми, сказав, что птицы будут только счастливы ее признать (кстати, лично я в этом несколько сомневался). Еще он добавил, что зимой птиц мало.
— Однако им может приглянуться твоя одежда,— неохотно промолвил он.
Девочку возмутила сама мысль, что придется расстаться с одеждой.
— Они больше всего думают о своих гнездах,— извиняющимся тоном объяснил Питер,— а некоторые кусочки твоей одежды,— он потрогал рукой мех шубки,— просто сведут их с ума.
— Нет, свою шубку я им не отдам,— решительно заявила Мейми.
— Конечно, не отдавай,— согласился Питер Пэн, продолжая, однако, с восхищением поглаживать мех. Знаешь, Мейми, почему я люблю тебя? Потому что ты похожа на красивое птичье гнездо.
От такого сравнения Мейми почувствовала себя неловко.
— Мне кажется, сейчас ты говоришь скорее как птица, чем как человек,— сказала она, отходя от Питера. В этот момент он в самом деле походил на птицу.— В конце концов,— продолжала она,— ты ведь только Серединка Наполовинку.— Тут Мейми почувствовала, насколько сильно она его уязвила, и поспешно добавила.— Но это, вероятно, очень здорово.
— Так пойдем со мной, милая Мейми, и ты станешь такой же,— упрашивал ее Питер. Они вместе отправились к его лодке, так как приближалось время открытия ворот.
— Нет, ты совсем не похожа на гнездо,— прошептал Питер, желая сказать ей что-нибудь приятное.
— Правда? А жаль. Мне бы очень хотелось быть похожим на него,— ответила Мейми с чисто женской непоследовательностью.— К тому же, дорогой Питер, хотя я и не могу отдать птицам свою шубку, я бы не возражала, если бы они свили гнездо прямо на ней. Представляю себе: у меня на шее — гнездо с пестрыми птичьими яйцами! Как бы это было чудесно!
Девочку охватила легкая дрожь, когда они подходили к озеру. — Разумеется, я часто, очень часто буду навещать маму»— сказала она.— Я совсем не собираюсь расставаться с ней навсегда.
— Конечно, не навсегда,— подтвердил Питер. Однако в глубине души он знал, что все может быть совсем не так, как думает Мейми. Он бы сказал ей об этом, если бы не боялся потерять ее. Ведь он очень этого боялся. Она ему так нравилась, что он не представлял уже своей жизни без нее. «Со временем она забудет свою маму и будет счастлива со мной»,— убеждал он себя и вел Мейми все дальше и дальше в Сад, мимоходом раздавая наперстки.
Девочка продолжала с волнением говорить о своей маме, даже в тот момент, когда увидела лодку Питера и была поражена ее красотой.
— Понимаешь, Питер, я бы ни за что не согласилась пойти с тобой, если бы не была абсолютно уверена, что смогу вернуться к маме в любой момент, как только захочу. Ведь это так, не правда ли? Скажи мне!
Он неуверенно подтвердил, что это так, но после этого он не смел больше смотреть ей в глаза.
— Ты уверена, что твоя мама всегда будет ждать тебя? — мрачно спросил он.
— Как ты мог такое подумать, чтобы моя мама меня не ждала? — вспыхнув от возмущения, воскликнула Мейми.
— А не будет ли перед тобой закрыта дверь? — хриплым голосом спросил Питер.
— Дверь всегда-всегда будет открытой,— ответила Мейми,— и мама будет ждать меня около нее. — Тогда садись в лодку, если ты так в этом уверена,— сказал Питер несколько резковато и помог девочке войти в Дроздиное Гнездо.
— Питер, почему ты не смотришь мне в глаза? — спросила она, взяв его за руку и стараясь заглянуть в его глаза.
Он хотел избежать ее взгляда, стараясь оттолкнуть лодку от берега, но не смог. Что-то комом подступило к его горлу, и он, выскочив из лодки, с потерянным видом опустился на снег.
Мейми приблизилась к нему.
— Что с тобой, мой милый Питер? — спрашивала она, не понимая, что с ним произошло.
— Ах, Мейми! — воскликнул горестно Питер.— С моей стороны было бы нечестно брать тебя с собой, не предупредив, ведь я-то знаю, что ты не сможешь вернуться домой! Твоя мама, как и моя...— тут комок снова подступил к его горлу,— ты не знаешь их так, как знаю я.
Омраченный, он рассказал ей печальную историю о том, как однажды он нашел дома закрытое окно. Мейми слушала его, затаив дыхание.
— Но моя мама,— возразила она,— моя мама не может...
— Да, и твоя тоже,— прервал ее Питер.— Мамы все одинаковы. Может быть, она уже подыскивает себе нового ребеночка.
Мейми ужаснулась от этой мысли.
— Нет, я не верю тебе, этого не может быть! Просто твоя мама осталась одна, когда ты улетел, а у моей есть Тони, и, конечно же, ей одного его хватит! — Ах, если бы ты видела письма, которые Соломон получает от женщин, уже имеющих шестерых детей,— с горечью произнес Питер.
Вдруг они услышали скрип ворот во всех концах Сада. Это наступил Час Открытия Ворот. Питер Пэн, испуганно посмотрев вокруг, спешно прыгнул в лодку. Он понял, что Мейми не останется с ним, и изо всех сил старался не заплакать. Зато девочка рыдала в полный голос.
— Может, я уже опоздала? — с отчаянием говорила она сквозь слезы.— Питер, а вдруг она уже нашла кого-нибудь?
Питеру показалось, будто она его позвала к себе, и он выпрыгнул из лодки на берег.
— Сегодня вечером я приду сюда и буду тебя здесь ждать,— сказал он, прижимая ее к себе.— Ты, наверное, еще успеешь, если поспешишь, вернуться домой.
Затем он запечатлел свой последний наперсток на ее алых губках и ладонями закрыл лицо, чтобы не видеть, как она уходит от него.
— Мой милый Питер! — прошептала ему девочка.
— Моя милая Мейми,— прошептал в ответ несчастный мальчик.
Она бросилась в его объятия, как делают феи и эльфы на своих свадьбах, а потом поспешно побежала от него. Вы бы только видели, как она бежала.
Вернувшись в Сад на следующий вечер, Питер нигде не нашел Мейми. Так он узнал, что она успела вовремя вернуться домой. Но еще долго теплилась у него надежда, что когда-нибудь она придет к нему. Когда он подплывал на лодке к Саду, ему часто казалось, что она стоит на берегу озера Серпентин, ожидая его. Но Мейми больше здесь не появилась. Она очень хотела к нему вернуться, но боялась, что, увидев своего любимого Питера снова, не сможет вовремя от него уйти. Да и няня теперь ни на шаг не отступала от нее. Однако Мейми часто с любовью вспоминала Питера Пэна и даже связала ему подхватку для чайника. Однажды она сидела дома, раздумывая, какой бы подарок сделать ему на пасху, когда ее мама вдруг мечтательно произнесла:
— Подарила бы ты ему козла. Это будет самый нужный ему подарок.
— Да, и он сможет на нем кататься и одновременно играть на дудочке! — восторженно воскликнула Мейми.
— Так почему бы тебе не подарить ему того твоего козла, которым ты по ночам пугаешь Тони? — спросила мама.
— Но он ведь не настоящий,— ответила девочка.
— Однако Тони считает его самым настоящим.
— По правде говоря, мне он тоже иногда кажется очень настоящим,— призналась Мейми.— Но как же я смогу передать его Питеру?
Мама знала один подходящий способ. На следующий вечер они втроем с Тони (который, в общем-то был славным мальчуганом, хотя до Мейми, конечно же, ему было далеко) пошли в Сад. Девочка одна вошла в кольцо фей, а ее мама, довольно сообразительная женщина, начала задавать ей вопросы: — Ответь мне, дочка, не таясь, что подарить ты собралась? Мейми в ответ сказала:
— Козла я Питеру дарю, оставлю здесь его, в Саду. Затем в их разговор вступил Тони:
— Коль к Питеру он попадет, ко мне уж ночью не придет? Девочка ему ответила заклинанием:
— Клянусь, что больше никогда не потревожит он тебя! Затем Мейми написала Питеру записку и положила ее в укромное местечко. В ней она рассказала о своем подарке и просила его уговорить фей превратить козла в настоящего, чтобы на нем можно было ездить Питеру. Позже все так и вышло. Когда Питер нашел письмо, он обратился с просьбой к феям, а те запросто превратили ночного козла в настоящего. Вот каким образом у Питера оказался козел, на котором он и по сей день разъезжает по Саду, тихонько наигрывая на дудочке. Мейми сдержала свое обещание . и больше не пугала брата ночью козлом. Хотя, как я слышал, она придумала что-то новое. Пока она не выросла и не стала совсем взрослой, она все время приносила Питеру Пэну подарки и писала ему записки, в которых объясняла, как с ними правильно играть. Ее примеру следуют и другие дети, которые тоже оставляют в подарок Питеру игрушки. Так, например, делает и Дэвид, для чего у нас с ним есть заветное местечко, которое, если вы очень захотите, мы вам можем показать. Только предупреждаем, что об этом не надо говорить, если рядом с нами будет наш пес Портос. Ему очень нравятся игрушки, и если он сможет отыскать то заветное местечко, он обязательно утащит все подарки до единого, не оставит ничего.
Спустя какое-то время Питер снова стал веселым и беззаботным; от прилива счастья он частенько спрыгивает с козла, ложится на траву и весело болтает ногами в воздухе. Хотя он и не забыл Мейми, но он совсем не тоскует о ней. Чаще у него всплывают в памяти те времена, когда он был человеческим ребенком. И он с особой добротой и любовью относится к ласточкам, которые прилетают на его остров, так как ласточки — это души умерших младенцев. Ласточки всегда строят гнезда под карнизами домов, в которых они когда-то жили будучи людьми, и даже пытаются влететь в детскую комнату. Вот поэтому Питер Пэн больше, всех других птиц любит ласточек.
Вы спросите, что же случилось с маленьким домиком? Почти каждую ночь (это значит каждую ночь, кроме той, когда устраивается бал) феи возводят маленький домик на тот случай, если кто-нибудь из детей заблудится в Саду и останется там на ночь. Питер Пэн тогда как дозорный разъезжает на козле по Саду, отыскивая заблудившихся, и обнаружив кого-нибудь из малышей, переносит его в маленький домик. Когда малыш просыпается, он выходит из домика, видит его и любуется его красотой. Ведь феи строят домик только потому, что он выходит такой красивый. Совсем иная причина у Питера — он строит в память о Мейми, да еще потому, что он до сих пор все делает так, как, по его представлению, должны делать настоящие мальчики.
Конец повести.
Читайте "Питер Пэн
и сказочный остров ".
|
